Таким образом, автобиографический аспект увлек Гарсиа Маркеса (ведь писатель сам испытывал трудности, будучи знаменитым), пока он работал над книгой, героем которой, казалось, был человек, являвшийся его антиподом, и посему патриарх постепенно становился им самим, так же как стал им Аурелиано Буэндиа в романе «Сто лет одиночества». Только теперь Гарсиа Маркес исследовал самые темные закоулки человеческой натуры, погружался в самые глубины своей души. Патриарх, c’est moi [903]: слава, глянец, влияние и власть с одной стороны, одиночество, похоть, честолюбие и жестокость — с другой. Писатель, севший писать книгу о власти и славе в конце 1950-х гг., через много лет испытает эти явления на собственной шкуре. Насмешка судьбы, что и говорить. Во всяком случае, к тому времени, когда он приступил к окончательному этапу работы над книгой, он уже тоже был знаменит и влиятелен, тоже был одинок, тоже был «тем», «другим». Литературный монстр, которого он создал с намерением высмеять и развенчать (не исключено, что таким людям он всегда завидовал, хотел стать таким), был иллюстрацией того, во что превратился он сам.

В интервью, что он дал Хуану Госсаину в 1971 г., Гарсиа Маркес увязал темы любви и власти. Утверждая, что все его персонажи в какой-то мере автобиографичны, он заявил: «Видишь ли, старина, жажда власти — это результат неспособности любить»[904]. Это его заявление — для читателя путеводная нить, помогающая проследить скрытую связь между всеми романами Гарсиа Маркеса, заглянуть во все потайные уголки нравственно-психологического лабиринта, созданного творческим воображением писателя. Возможно, поначалу, по мере того как постепенно рос его собственный потенциал, он стал фантазировать о том, что мог бы иметь это все: мог бы добиться власти, и его бы за это любили. Потом, в конце 1960-х — начале 1970-х гг., оказавшись под бременем славы, Гарсиа Маркес, человек огромной выдержки, огромного лингвистического дарования, знаток психологии человеческой души (а также обладающий даром убеждения, неимоверно чуткий и восприимчивый, активный и в непубличной деятельности), неожиданно осознал, что в публичной сфере он находится во власти других, зачастую менее талантливых людей — критиков, журналистов, агентов, издателей, приспешников. И это он, бывший репортер, пользовавшийся отпущенной репортерам властью, теперь сам оказался во власти репортеров. Он превратился в символ, в товар широкого потребления, стал сам себе не хозяин. Неудивительно, что Кармен Балсельс стала столь важна для него: она была для него «агентом» во многих отношениях, а не только заключала от его имени договоры с издателями. Без сомнения, она также помогла ему осознать, что он, как и любой другой человек, может стать «хозяином всей своей власти».

Вот тогда-то, быть может, как и герой его романа — диктатор, он решил сам контролировать свое публичное «я», решил создать еще одно свое «я» (в котором будет отражена лишь часть его самого, но теперь ему придется выбирать для себя имидж). И вместо того чтобы негодовать на свои затруднения, он примет свое знаменитое «я», воспользуется своей славой, превзойдет всех своих конкурентов, станет человеком, наделенным властью и влиянием, обретенными не только в результате публичного успеха, которого он добился за счет творческой деятельности, но и благодаря своему личному обаянию, своей скрытой человеческой гениальности.

Ибо диктатор, каким бы грубым он ни выглядел в изображении Гарсиа Маркеса, как политик был гением — по очень простой причине: он «видит всех насквозь, знает, кто чем дышит, в то время как его собственных мыслей и замыслов не может угадать никто»[905]. «Сам себе на уме», патриарх был «кристально чист в своей способности видеть настоящее и будущее других людей»[906]. Он был невероятно терпелив, и победа в итоге всегда оставалась за ним, — как и в случае с его непостижимым и, судя по всему, незаменимым советником Саенсом де ла Баррой, когда патриарх «узрел наконец неприметную трещину, которую искал много лет в неприступной, как стена, загадочной, как колдовство, душе этого человека»[907]. Это ли не портрет самого Гарсиа Маркеса, всегда стремящегося «одержать верх» над всеми, кто бросал ему вызов: над друзьями и родными, над женой и любовницами, над собратьями по ремеслу (Астуриас, Варгас Льоса), над целым светом? И не станет ли Фидель Кастро единственным человеком — его собственным патриархом, фигурой сродни его деду, — над которым он не сможет, не посмеет, даже не пожелает одержать верх?

И тот, кто читает этот роман, сосуществуя, пусть и неохотно, с патриархом, усваивает урок — модернистский, можно сказать, — суть которого заключается в том, что жизнь, конечно же, невозможно понять, но при всех наших заблуждениях и современных релятивистских воззрениях есть определенные моральные «истины», которые остаются неизменными[908]. Это — милосердие и сострадание, а также власть, ответственность, солидарность, преданность и, наконец, любовь. Возможно, именно эту сложную взаимосвязь аспектов человеческого бытия усвоил сам Гарсиа Маркес на пути к славе. Возможно, он не понял бы эту взаимосвязь, если б не стал знаменитым. Хотя, наверно, постичь ее способны лишь влиятельные и знаменитые, даже если в процессе постижения наиболее влиятельные, как сам патриарх, укрепляя свою власть, свой авторитет, становятся еще более отвратительными людьми. И вполне возможно, что, скажем, в 1972–1975 гг. в своих интервью о политике и нравственности рассуждал уже другой Гарсиа Маркес, на собственном опыте познавший то, что прежнему, относительно наивному и «непорочному», Гарсиа Маркесу по-настоящему нравилось, и, познав это, он решил, что теперь, когда вместе с приходом славы ему открылась истина, он все силы приложит к тому, чтобы стать лучше и творить только благо.

Что касается любви, современные читатели, думая о Гарсиа Маркесе и любви, обычно улыбаются и вспоминают бесхитростного романтика Флорентино Арису из романа «Любовь во время чумы» и лицо самого Гарсиа Маркеса с мудрым проницательным взглядом на обложках миллионов экземпляров его романов. Тем не менее любовь и секс он изображает и в «Осени патриарха», и в других своих произведениях как нечто грубое и безобразное. К женщинам патриарх относится как животное, без всякого воображения. Исключение он делает только для двух из них: для недосягаемой королевы красоты Мануэлы Санчес, которую он идеализирует, но так никогда и не узнает, и для двенадцатилетней школьницы вроде нимфетки Лолиты, которую он совратил, будучи уже стариком. И все же получается, что единственной женщиной, которую он когда-либо любил по-настоящему, была его мать. Значит ли это, что Гарсиа Маркес описывал свои отношения с Луисой Сантьяга? И значит ли это, что Мануэла Санчес воплощает собой иллюзорное стремление к внешнему блеску? А Летисия Насарено символизирует судьбу всех жен (Мерседес — часть полного имени Летисии)? И является ли все это другой, темной, стороной его желания вытеснить из сознания своего отца, учитывая, что в романе дедушки вообще не упоминаются? Ибо патриарх считал, что он появился на свет по собственной воле: