Она ходила между рядами кроватей, щедро утоляя направо и налево изнемогавших от жажды больных, как вдруг, почти у самого выхода, ей бросились в глаза отдельно от других поставленные носилки, на которых неподвижно лежал бледный солдат.

Она подошла и медленно наклонилась к нему — ее встретил тусклый взгляд, исхудалое лицо было мертвенно‑синее, посередине груди зияла большая, открытая рана, полная крови и гноя. Раненый умер дорогой, должно быть несколько часов тому назад. Она положила руку ему на лоб — он был холоден как лед.

Антония в ужасе отшатнулась от этой страшной, печальной картины, как вдруг ее слух поразили оживленные голоса.

Она оглянулась и увидела в нескольких шагах от себя группу из нескольких дам, стоявших вокруг раненого в уланском мундире; бинт на его голове сдвинулся, и он тщетно старался поправить его своей слабой рукой.

Из дамской группы выделилась молоденькая графиня Франкенштейн, сияя красотой и грацией. Глубокое сострадание увлажняло ее глаза.

— Ведь это улан! — сказала она матери. — Ведь это один из наших! — и легким шагом подошла к носилкам, сняла перчатки и, отодвинув кружевные рукавчики, принялась приводить в порядок повязку раненого своими нежными, беленькими ручками.

Антония Бальцер вздрогнула при звуке этого голоса, из своего темного угла она увидела в полном свете и блеске эту пленительную, счастливую девушку с улыбающимися устами и лучистыми глазами.

Лицо ее побледнело почти так же, как у лежавшего перед нею мертвеца, в глазах вспыхнул огонек, в котором не было уже ничего человеческого — звериная злоба исказила красивое лицо.

С минуту она смотрела, не двигаясь, на чарующее явление, потом на губах ее показалась невыразимая усмешка.

— Здесь смерть, там жизнь, — шепнула она надорванным, хриплым голосом и торопливо наклонилась к лежавшему перед ней трупу, так что лицо ее не могло быть видно со стороны.

Она вынула из корзинки маленькие ножницы с позолоченными ручками, глубоко погрузила их в рану на груди мертвеца, потом прижала к этой ране свой тонкий, батистовый платок и дала ему пропитаться кроваво‑гнойной влагой.

Когда она приподнялась, лицо ее, пугливое и встревоженное в первую секунду, усилием воли приняло более спокойное выражение. Она быстро подошла к Кларе, только что собиравшейся забинтовать компресс, который она положила на голову раненого улана.

— Ради бога! — заговорила она. — Кусок холста, каплю одеколона — я все извела, а вон там раненый умирает!

И, порывисто пододвинувшись к Кларе, она, как бы умоляя, схватилась обеими руками ее руку, протянувшуюся, чтобы хорошенько расправить бинт.

Клара вскрикнула и отдернула руку. Крупная капля крови медленно скатилась с ее белокожей руки на рукав.

— О, какая неловкость! — вскрикнула фрау Бальцер. — Я уколола вас ножницами — тысячу раз прошу извинить меня!

И она поспешно прижала свой носовой платок, пропитанный гноем из мертвой раны, к раненой руке графини.

— Пожалуйста, — сказала приветливо молодая девушка, — не беспокойтесь о таких пустяках, когда нужно оказывать серьезную помощь!

И она медленно высвободила свою руку из‑под платка, которым фрау Бальцер нажимала и терла ее, как бы для того, чтобы остановить кровь.

Затем Клара подала длинный холщовый бинт, который держала в руке, и сказала:

— Вот, пожалуйста, отрежьте отсюда!

Фрау Бальцер проворно отрезала ножницами кусок холста, вежливо поблагодарила и, еще раз извинившись, вернулась к трупу.

Многие дамы приблизились во время этой маленькой, коротенькой сцены к носилкам, стоявшим в стороне.

— Бедняжка умер! — констатировали они. — Здесь больше нечего делать!

Фрау Бальцер печально взглянула на труп.

— Да, умер, — подтвердила она, — мы пришли слишком поздно!

И, сложив руки, она наклонила голову и, состроив набожную мину, прошептала молитву. Стоявшие вокруг нее дамы последовали ее примеру. Затем все перешли дальше, к другим кроватям.

В числе немногих мужчин, расхаживавших между многочисленными сострадательными дамами, помогая и распоряжаясь, хлопотал граф Риверо.

Он был недалеко, когда фрау Бальцер подбежала к графине Франкенштейн попросить холста.

Пристально и задумчиво навел он свои большие, темные глаза на эти две изящные женские фигуры, затем медленно отошел в другую сторону.

Через несколько часов вокзал опустел, дамы вернулись или в высокие, роскошные гостиные аристократических дворцов, или к спокойным, тихим очагам скромных семей. Бедные раненые были распределены по различным лазаретам для того, чтобы пройти долгим рядом дней и страданий к выздоровлению — или к смерти.

Утреннее солнце светило в комнату лейтенанта фон Штилова. Но не в блаженных грезах, как вчера, лежал молодой хозяин на покойной кушетке. Быстро и беспокойно расхаживал он по комнате, живая, горестная тревога читалась на его бледном лице, очевидно пережившем бессонную ночь.

Накануне вечером он был у невесты, — час прошел в том сладком, пленительном лепете влюбленных сердец, которые хотят сказать друг другу так много и не находят достаточно слов, как вдруг Клара пожаловалась на острую боль в маленькой ранке на руке. Приложили холодные компрессы — боль становилась сильнее и сильнее, рука распухла. Позвали домашнего врача, он перепробовал различные средства, но маленькая рана принимала все более странный вид, рука все сильнее воспалялась. Штилов оставался у невесты почти до утра, когда доктор решил приложить к ране новую мазь, а молодой графине дать снотворный порошок.

Графиня почти насильно отослала Штилова домой отдохнуть немного и обещала утром чем свет послать за знаменитым Оппольцером. Никто не верил в серьезную опасность, но тем не менее молодой человек провел ночь в тревоге и страхе, волнуемый непреодолимыми опасениями.

Рано утром он послал своего слугу узнать о здоровье и получил в ответ, что графиня поспала и что доктора Оппольцера ждут с минуты на минуту. Он оделся, чтобы самому отправиться к больной невесте.

Но только что он пристегнул саблю, как слуга доложил о графе Риверо.

Молодой человек сделал нетерпеливое движение, но было поздно отказывать. Граф входил уже в комнату, как всегда спокойный и серьезный, бодрый и изящный.

Он вежливо поклонился, протянул руку и, обдав молодого друга своего теплыми лучами приветливых глаз, заговорил своим мелодичным голосом:

— Я услышал, что вы здесь с фельдмаршалом Габленцем, и поспешил повидаться с вами, пока вас не отправили дальше, и высказать вам мою радость, что вы так счастливо прошли через все опасности войны.

— Вы очень добры, граф, — отвечал Штилов немного натянутым тоном, — я очень рад вас видеть…