Это описание не говорит ничего, но, глядя на картину, долго рассматривая ее, думаешь, что ты присутствуешь при неминуемом, но благотворном возрождении всего, во что верил, чего желал: странная и счастливая встреча далекой древности с самой настоящей современностью.

Я был рад вновь увидеть Андре Бонгера, который выглядит крепким и спокойным и, право же, очень разумно рассуждает на художественные темы, что доставило мне большое удовольствие, когда я был в Париже.

Еще раз спасибо за твои письма. До скорого, мысленно обнимаю тебя.

889. Br. 1990: 894, CL: 642. Тео Ван Гогу. Овер-сюр-Уаз, вторник, 17 июня 1890

Дорогой Тео,

большое спасибо за твое позавчерашнее письмо и за купюру в 50 фр., которая была в нем. Я ждал красок и кистей от Тассе, которые только что прибыли, – за них я также очень благодарен. Отвечаю на вопрос о разнице между красками от Танги и Тассе: это совершенно одно и то же, тюбики от Тассе, особенно с белилами, порой не заполнены до конца. Однако и Танги, со своей стороны, не заполняет их до конца – конечно, ненамеренно, взять, например, тюбик с кобальтом, который я держу в руках; итак, я говорю, основываясь на факте, свойственном для обеих сторон, и попросту не вижу причин, по которым один может всерьез упрекать другого.

Есть ли разница в счетах? Вот что меня интересует больше всего. И затем, краски подделывают, так же как вино. Может ли судить здраво тот, кто, наподобие меня, не знает химии? И все же я нахожу, что ты поступишь очень хорошо – если папаша Танги постарается для нас как следует, потратив время и силы на упаковку и отправку картин, что лежат у него в мансарде, – взяв краски у него, даже если они окажутся чуть хуже, чем у другого. Это будет лишь справедливо.

Но повторяю, то, что он говорит о разнице между тюбиками, – чистая выдумка с его стороны. Мы обращались к Тассе потому, что его краски в целом не такие блеклые. Сейчас же эта разница не так важна, и если Танги проявит добрую волю, упаковав картины, что хранятся у него, будет справедливо отдать ему заказ на краски.

Я был рад познакомиться с голландцем, приехавшим вчера[141]. Он кажется слишком славным, чтобы заниматься живописью в нынешних условиях. На случай, если он все же будет упорствовать в своем желании, я сказал, что хорошо бы ему поехать в Бретань с Гогеном и де Ханом, поскольку там он сможет жить на 3 франка в день вместо 5 и у него будет хорошая компания. Я тоже надеюсь присоединиться к ним, раз Гоген едет туда. Я доволен тем, что они собираются возобновить там свои попытки. Конечно, ты прав: для Гогена это лучше, чем оставаться в Париже. Еще я очень доволен тем, что ему нравится голова той самой арлезианки. Я надеюсь выполнить несколько офортов с южными мотивами, скажем 6, так как могу напечатать их даром у г-на Гаше, – если я выполню их, он сделает оттиски бесплатно. Конечно, это необходимо сделать, и мы должны действовать так, словно это в некотором роде продолжение публикации Лозе по Монтичелли, если ты не возражаешь. Гоген, вероятно, сделает вместе со мной несколько гравюр по своим работам: по картине, которая принадлежит тебе, и особенно по вещам с Мартиники.

Эти оттиски также сделает г-н Гаше. Само собой, мы разрешим ему печатать экземпляры для себя. Когда-нибудь г-н Гаше придет взглянуть на мои картины в Париже, и мы выберем несколько штук для гравюр. Сейчас я работаю над двумя этюдами: первый – с букетом диких растений, чертополоха, колосьев, разных листьев. Одно – почти красное, другое – насыщенно-зеленое, третье – желтеющее.

Второй этюд – с белым домом среди зелени, звездой в ночном небе, оранжевым светом в окне, черной зеленью и темно-розовой ноткой.

Пока это все. Есть замысел – написать картину побольше, с домом и садом Добиньи; я уже выполнил маленький этюд.

Я доволен тем, что Гоген вновь уехал вместе с де Ханом. Разумеется, этот мадагаскарский проект кажется мне трудновыполнимым, я бы хотел скорее, чтобы он отправился в Тонкин. Если, однако, он поедет на Мадагаскар, я смогу сопровождать его. Ибо туда необходимо ехать вдвоем или втроем. Но пока до этого еще не дошло. Конечно, будущее живописи – в тропиках, на Яве, на Мартинике, в Бразилии или Австралии, а не здесь, но, как ты понимаешь, у меня нет доказательств того, что ты, Гоген или я и есть те самые люди будущего. Но опять же именно там, а не здесь, когда-нибудь, и, вероятно, уже скоро, будут работать импрессионисты, равные Милле и Писсарро. Верить в это вполне естественно, но ехать туда без средств к существованию и сношений с Парижем – это безрассудство, если ты много лет ржавел, прозябая здесь. Ну что же. Еще раз спасибо, крепко жму руку тебе и твоей жене, желаю здоровья малышу, по которому очень скучаю.

896. Br. 1990: 900, CL: 646. Тео Ван Гогу и Йо Ван Гог-Бонгер. Овер-сюр-Уаз, среда, 2 июля 1890

Дорогой Тео, дорогая Йо,

я только что получил письмо, где ты говоришь, что ребенок болен; я очень хотел бы навестить вас, и меня удерживает лишь мысль о том, что в этих горестных обстоятельствах я буду еще беспомощнее, чем вы. Но я знаю, насколько это, должно быть, изнурительно; если бы я только мог пособить вам! Явившись же ни с того ни с сего, я лишь усилил бы сумятицу. Однако я всей душой разделяю ваши тревоги. Очень жаль, что дом г-на Гаше так загроможден всевозможными вещами. Если бы не это, думаю, было бы хорошо поселиться здесь, у него, с малышом по меньшей мере на месяц: думаю, что деревенский воздух отлично действует. Здесь на улице есть ребятишки, рожденные в Париже и по-настоящему болезненные, которые, однако, чувствуют себя хорошо. По правде говоря, можно приехать и в здешнюю гостиницу. Чтобы тебе не было одиноко, я мог бы навещать тебя раз в неделю или в две недели.

Расходы от этого не вырастут. Что до малыша, я и вправду начинаю бояться, что ему требуется воздух и особенно возня с другими ребятами, живущими в деревне. Уверен, Йо, делящая с нами тревоги и превратности, время от времени должна приезжать в деревню, чтобы отвлечься.

Письмо от Гогена, довольно меланхолическое: он туманно говорит о том, что твердо решился на Мадагаскар, очень туманно, и становится понятно: он думает об этом лишь потому, что не знает, о чем еще подумать. А выполнение этого плана кажется мне почти нелепостью.

Вот три наброска: один – фигура крестьянки в широкой желтой шляпе с небесно-голубым бантом, с очень красным лицом. Грубая синяя кофта в оранжевую крапинку, фон – пшеничные колосья.

Это картина 30-го размера, но, боюсь, грубоватая. Затем горизонтальный пейзаж с полями, мотив вроде тех, что есть у Мишеля, но колорит нежно-зеленый, желтый и сине-зеленый. Затем подлесок, фиолетовые стволы тополей, исчерчивающие пейзаж сверху вниз, как колонны. В глубине подлесок синий, под высокими стволами – цветущий луг, белый, розовый, желтый, зеленый, длинные красновато-коричневые травинки и цветы.