чувств, Инусю можно было понять: Николай (чья внутренняя скованность всегда выражалась во внешней надутости разной степени) ужасно напоминал героя отечественного телесериала из жизни российского криминализированного бизнеса, а в этих сериалах, между прочим, кроме занятий безнравственным сексом, злодеи-бизнесмены только и делают, что убивают друг друга, а заодно, под горячую руку, и своих знакомых девушек. Они не пощадят и Танюшу! И все-таки Инуся, с учетом ее интеллигентского менталитета, должна была бы проявить побольше толерантности и великодушия. Где же ее хваленое уважение к личности ребенка? Почему она не подумала: вероятно, этот Николай — достойный человек, раз он нравится Танюше? В конце концов Инуся — ведь не Жека, которая, если уж закусила удила, то ее ничем не проймешь — ни тайными пинками под столом, ни умоляющими взглядами.

Великосветская ma tante с Че Геварой на груди упорно валяла дурака: далеко оттопырив мизинец, подносила чашку к сложенным бантиком губам и с блаженно-отсутствующей улыбкой юродивой витала в облаках. Как будто ее волновали проблемы исключительно высшего порядка… Ха-ха! В упрямой голове, повязанной голубым полотенцем, конечно же, давно прокрутились и сложились воедино все имеющиеся данные о Николае, и про себя, вне всякого сомнения, тетенька «не от мира сего» злорадно усмехалась: ага, явился, паразит! Как миленький. Еще бы ему не явиться! Он же не полный идиот!

Как ни старались девятнадцать пышных роз цвета спелого персика своим оранжево-розовым сиянием создать атмосферу праздника, у них ничего не получалось: серебряные ложечки с витыми ручками постукивали о тонкий фарфор десертных тарелочек в унылой тишине… Так глупо, так обидно! Три славных, милых человека, закрывшись в своей скорлупе, казались совсем не такими, какими были на самом деле, и поэтому Колючкин, наверное, думал, что Инна Алексеевна — какая-то экзальтированная дамочка с беспочвенными снобистскими установками, а Евгения Алексеевна — и того хуже. Полная клиника! А Инуся с Жекой и не подозревали, что «молчаливый, потому что сказать-то, собственно, нечего» Николай — невозможный весельчак и балагур и, не в последнюю очередь, сумасшедше обаятельный мужчина.

Он отлично управлялся с тортом, несмотря на то, что для его большой руки ложечка была совсем по-детски крошечной, не спеша отпивал чай, короче говоря, выглядел очень даже цивилизованно, но вместе с тем что ему стоило хотя бы раз лукаво сощуриться, улыбнуться своей дон-жуанской улыбкой? Тогда никто не устоял бы перед его обаяниям.

Хорошо еще, сладкоежка с явным удовольствием ел торт. Чем, кстати, потряс Инусю. Осторожный бархатный взгляд исподлобья выразил изумление: подумать только, ест торт! Кажется, похож на человека.

Не успел гость промокнуть губы салфеткой, как Инуся опять засуетилась:

— Разрешите, я положу вам еще?

— Нет-нет, благодарю вас! Удивительно вкусно, но, пожалуй, достаточно.

Обычно не злоупотребляющий изысканными речевыми оборотами, Колючкин так постарался, что захотелось расцеловать его… Когда же закончатся эти никому не нужные, занудные посиделки?! Видимо, никогда. Мама, внезапно проникнувшись симпатией к Николаю, так высоко оценившему ее кулинарные способности, опять потянулась за его тарелочкой.

— Ну, еще кусочек? Пожалуйста, Николай, вы не стесняйтесь.

Вежливый гость побоялся обидеть хозяйку, а счет, между прочим, пошел уже на четвертый «кусочек». Какой-то заколдованный круг!

Помощь пришла оттуда, откуда ее совсем не ждали.

— Позволь спросить тебя, ма шер, давно ль не перечитывала ты историю о том, как потчевал сосед Демьян соседа Фоку?

Длинный нож застыл в креме. Инуся посмотрела на сестрицу и, кажется, лишь сейчас по достоинству оценив Жекин маскарад, прыснула от смеха. Но в присутствии гостя хохотать было неловко. Смешливая мамочка закусила губу и, сделав над собой неимоверное усилие, все-таки отрезала здоровенный кусище — как сказала бы Бабвера, собака не перескочит! Только она собралась подцепить его лопаткой, как блюдо с тортом уплыло у нее из-под рук.

— Не комильфо, ма шер! — Голубое полотенце взметнулось и, на глазах у изумленной публики описав дугу под потолком, приземлилось на диван. Не дав Инусе опомниться, Жека стремительно подхватила ее под руку и поволокла за собой. — Айда, Инесса Армандовна, на кухню! Посмолим «беломорчика»! Так сказать, антерну. Отведем душу!

Из коридора раздался Жекин хохот, затем не менее громогласное: «Ой, Инк, я уж подохренела изображать Анну Палну Шерер!» — и Инусин сдавленный смех.

Ему вторил возле уха сдавленный смех Колючкина:

— А у вас тут весело, как я погляжу!

— Вы не обиделись?

— Нет… в принципе, мне очень понравилось. Классно закусил… ха-ха-ха!

За проявленный героизм в борьбе с тортом он получил традиционный поцелуй в подбородок. По понятной причине поцелуй был коротким, полусекундным, и, тем не менее, из-под светло-серого пиджака навстречу сразу же хлынула жаркая, мощная энергия.

— Татьяна Станиславна, может, сбежим? Это удобно?

— Конечно, сбежим. Я только переоденусь.

Старания не прошли даром: увидев «римлянку», Колючкин, в ожидании опять поправлявший узел галстука, заулыбался из зеркала и восторженно присвистнул: фью-ю-ю! Но когда окрыленная успехом, она, подобно белому лебедю, влетела на кухню, то поняла, что совершила непростительную ошибку. Инусино лицо застыло в великой скорби: мама отнюдь не пришла в восхищение от туники неизвестного происхождения и особенно от толстенькой золотой цепочки.

— Мам, не ты ли говорила, что детям нужно доверять? Вот и доверяй! И не волнуйся, я тебе обязательно позвоню. Пойди, пожалуйста, попрощайся с Николаем.

Лучше было бы уйти по-английски!

— До свидания, Николай. — До свидания, Инна Алексеевна. — Приходите к нам. — Спасибо, обязательно. — Очень приятно было познакомиться. — Мне тоже. — Приходите. — Обязательно. — Всего доброго, Николай. — До свидания, Инна Алексеевна. — Приходите…

— Все, Инусь, пока! — Вышло не очень-то вежливо, но желание оказаться в лифте вдвоем с Колючкиным перевесило искреннее сочувствие к Инусе, которая, конечно же, не могла не отпустить свою взрослую дочь, но и отпустить тоже никак не могла.

Вот черт! На лестничной клетке в ожидании лифта топталась соседская старуха со злобным пекинесом на руках.

Мало того что весь пролет в девять этажей наглая старушенция беззастенчиво разглядывала «расфуфуренную» соседскую девчонку и ее «шикарного хахаля», так еще и на выходе из подъезда почти наступала на пятки. Колючкин усмехнулся:

— Неслабый конвой! — Незаметно, но очень крепко сжал руку, быстрыми шагами направился вперед, к машине, и распахнул заднюю дверь. — Прошу!

Его темпераментное пожатие заставило забыть обо всех любопытных старухах, пучеглазых собаках и вообще обо всем на свете. Кроме… В прострации опустившись на сиденье, она откинула голову и замерла в ожидании первого после бесконечной разлуки страстного поцелуя.

Прождала, надо сказать, довольно долго. Пока не сообразила, что машина давным-давно едет. Коварный обманщик, Колючкин сидел впереди, рядом с «немым» водителем Геной, и был всецело поглощен разговором