– И вы позаботились об этом, еще когда он был лишь начинающим оперативником. Признавая, что он обладает способностями, вызывающими у вас зависть. Способностями, которые вы хотели использовать в собственных целях.

– Дорогая, ты читаешь меня словно раскрытую книгу.

– Ну да, «Полный бардак».[85]– Отвращение захлестнуло ее обжигающей волной. – Как вы только можете жить на земле?

– Андреа, не суди меня. – Райнхарт надолго умолк. – Странно – я разговариваю с тобой о том, о чем мне всегда хотелось как-нибудь поговорить с Белнэпом. Не думаю, что он смог бы меня понять, – тут у вас много общего. И все же попробуй, Андреа. Попробуй. Нельзя автоматически считать уродом каждого человека, чем-то не похожего на других. Много лет назад я обратился к услугам одного психолога. Очень уважаемого специалиста. Договорился с ним о продолжительном приеме.

– Что-то мне не верится. Вы не из тех, кто обращается к психологам.

– Я тогда был еще совсем молодым. Как говорится, все еще искал себя. Вот так я оказался в уютном кабинете на Вест-Энд-авеню, на Манхэттене, выворачивая свою душу наизнанку. Мы поговорили абсолютно обо всем. Меня беспокоила одна особенность моей натуры – точнее, меня как раз беспокоило то, что это меня нисколько не беспокоило, хотя я знал, что должно было бы беспокоить. Наверное, Андреа, лучше всего это выразить так: я родился без морального компаса. Я осознал это еще в детстве. Конечно, не сразу. Об этом своем недостатке я узнал так же, как узнают о дальтонизме. Вдруг выясняется, что другие видят отличие там, где для тебя все выглядит одинаково.

– Вы чудовище…

Райнхарт не обращал на нее внимания.

– Помню, когда у нашей любимицы-лабрадора родились щенки, мне показалось, что их для нее слишком много, и я позаимствовал одного для своих опытов. Вспоров ему брюхо острым скальпелем, я был просто зачарован тем, что увидел. Помню, я позвал брата, горя желанием показать ему, что я обнаружил: маленькие кишки напоминали дождевых червей, а печень выглядела в точности, как печень цыпленка. Я не получил от этого никакого садистского наслаждения – для меня это было лишь вопросом отвлеченного любопытства. Однако, когда брат увидел, что я сделал, он посмотрел на меня как на какого-то страшного урода, как на чудовище. С ужасом и отвращением. Но я просто не мог его понять. – Голос Райнхарта стал отрешенным. – Понимать я стал гораздо позже. Но не чувствовать. Другие люди действуют, без раздумий повинуясь моральным инстинктам. У меня этого никогда не было. Мне пришлось выучить эти правила, подобно тому, как учат правила этикета, и скрывать от окружающих те случаи, когда я эти правила нарушал. Как, например, смерть брата, якобы сбитого на улице машиной, водитель которой скрылся. Наверное, именно то, что я научился скрывать эту сторону своего характера, в конечном счете и привело меня в разведку: притворство, обман стали для меня второй натурой.

Андреа с трудом боролась с приступом тошноты.

– И вы рассказали все это психологу?

Райнхарт кивнул.

– Он оказался весьма проницательным. Наконец он сказал: «Что ж, боюсь, наше время подошло к концу». После чего, исключительно в качестве меры предосторожности, я задушил его прямо за столом своим галстуком. И вот сейчас я задаюсь вопросом: знал ли я, что убью его, когда шел на прием? Наверное, знал, на подсознательном уровне, потому что с самого начала тщательно следил за тем, чтобы не оставить в кабинете отпечатков пальцев. О приеме я договорился, назвавшись вымышленным именем, и так далее. И, понимая это, даже на подсознательном уровне, несомненно, я смог разговаривать с психологом так откровенно.

– Как сейчас со мной, – едва слышно выдохнула Андреа.

– Кажется, мы понимаем друг друга, – в голосе Райнхарта прозвучало участие.

– И, однако, вы утверждаете, что служите добру. Что группа «Тета» служит добру. Неужели вы полагаете, что кто-нибудь всерьез отнесется к рассуждениям социально опасного типа?

– Разве это не парадокс? – Райнхарт стоял напротив койки, прислонившись к стене. У него на лице застыло внимательное, но в то же время отчужденное выражение. – Понимаешь, вот как доктор Банкрофт изменил мою жизнь. Потому что, с интеллектуальной точки зрения, я очень хотел посвятить свою жизнь служению добру. Хотел творить что-то хорошее. Однако мне было трудно увидеть цель. Простые люди, казалось, действуют, подчиняясь такому сложному переплетению различных соображений, что мне порой никак не удавалось предугадывать их обстоятельно обоснованные суждения. Я отчаянно нуждался в проводнике, который укажет мне простой и ясный путь к добру. И как раз тогда я познакомился с работами доктора Поля Банкрофта.

Андреа молча смотрела на него.

– Вот человек, чья жизнь подчинена простому до гениальности алгоритму: четкий, понятный аршин, объективное мерило, – продолжал Райнхарт. – Доктор Банкрофт показал мне, что мораль в конечном счете вовсе не является каким-то субъективным восприятием. Что на самом деле речь идет о том, чтобы своими действиями приносить максимальную пользу. И что чувства нередко заставляют людей сбиваться с пути. – Голос Райнхарта наполнился воодушевлением, глаза загорелись. – Не могу тебе передать, как меня пленил такой подход – и это только еще больше усилилось, когда я встретился с самим великим человеком. Никогда не забуду то, что он мне однажды сказал: «Сравни себя с человеком, который отказывается сдирать живьем кожу с взятых наугад людей, потому что ему омерзительна сама эта мысль. На самом деле им движет лишь мораль отвращения. Напротив, если от этого откажешься ты, за твоим решением будут стоять задействованные аксиомы и принципы. И чье достижение является более высоким с точки зрения этики?» Эти слова явились для меня настоящим даром. Однако самый главный дар заключался в жесткой системе моральных принципов, установленной доктором Банкрофтом. В предложенной им строгой формуле счастья.

– Как вы можете об этом говорить!

– Потерявший управление трамвай. Ты ведь помнишь эту задачу, да? Если перевести стрелки, трамвай пойдет по другому пути и убьет одного человека вместо пяти.

– Помню, – натянуто произнесла Андреа.

– И это будет правильно. Тут не может быть никаких сомнений. «Ну а теперь, – продолжал доктор Банкрофт, – представь себя хирургом, специалистом по пересадке органов. Отняв жизнь у незнакомого человека и использовав его органы, ты сможешь спасти жизнь пятерым своим пациентам». Какая с точки зрения логики разница между этими двумя ситуациями? Да никакой. Абсолютно никакой, Андреа.

– По крайней мере, никакой разницы не видите вы.

– Логика кристально чистая. И как только принять ее сердцем, все вокруг изменится. Старые предрассудки исчезнут. Доктор Банкрофт оказался самым великим, самым благородным ученым, с которым мне посчастливилось встретиться. Его философия перевернула мир. И, определенно, она перевернула мой мир. Она позволила мне действительно посвятить свою жизнь служению высшему благу. Предоставила мне алгоритм, который смог заменить недостающее качество, – при этом он оказался лучше, стал чем-то вроде более совершенного биоэлектронного глаза. Доктор Банкрофт объяснил, что творить добро не всегда легко. Для этого надо работать. А Тодд, не сомневаюсь, рассказал тебе, что я просто жаден до работы.