Неограниченные полномочия Трепова создавали хаос в разделении прав и обязанностей нового центра власти и ее прежних институтов – типичная для России ситуация. Частичное упорядочение было достигнуто назначением Трепова дополнительно и товарищем министра внутренних дел, заведующим полицией, и командиром корпуса жандармов; это произошло 21 мая 1905 года – сразу после Цусимской катастрофы, поднявшей новую волну негодования.

Как только роль Трепова была уяснена общественностью, его стали называть диктатором.

Лопухин, естественно, испытал жесточайший удар. Он пытался защитить и укрепить свое положение, подорванное, как мы помним, еще в декабре 1904 года. В письме в жандармское управление столицы, направленном 14 января, он уже не утверждал, что революционеры готовили решительное выступление на 9 января. В большем соответствии с истиной указывалось, что прошедшие события застали революционеров врасплох, но оказались для них приятным сюрпризом. Предварительно же революционный натиск намечался, якобы, на конец января 1905 года – время окончания студенческих каникул. Теперь же следовало ожидать этих выступлений в еще большей мере.

Лопухин усиленно подчеркивал собственную компетентность и незаменимость. Однако реальный ход событий в январе-феврале 1905 года не очень подтверждал обоснованность этих претензий.

Новый министр внутренних дел А.Г.Булыгин, назначенный 20 января, был выдвинут Треповым. С 1902 до конца 1904 года Булыгин был помощником московского генерал-губернатора (все того же великого князя Сергея Александровича) и по-деловому сотрудничал и с Зубатовым, и с Треповым. В 1905 году Трепов предоставил ему весьма незавидную роль, сосредоточив в своих руках и политическое руководство провинцией в лице губернаторов, и полицейский и жандармский аппарат; до мая 1905 года так обстояло дело фактически, а начиная с мая – и формально.

Лишенный реальных рычагов управления, Булыгин оказался весьма жалкой фигурой и не смог сыграть никакой существенной роли. Тем не менее, это недолгое (до октября 1905 года) пребывание на министерском посту оказалось для него роковым: после 1917 года наивный Булыгин продолжал жить в своем имении, и в 1919 году был расстрелян Рязанской Губчека «за реакционную политику в 1905 г.» – не больше и не меньше.

В первые же дни своего правления Трепов обрушился на столичное Охранное отделение, не без оснований считая его ответственным за непредвиденное и неуправляемое развитие январских событий. По-видимому, и Лопухин постарался, по своему обыкновению, свалить вину на подчиненных. Трепов потребовал от Лопухина сменить начальника отделения А.Н.Кременецкого – признанного специалиста по созданию и последующему разоблачению подпольных типографий.

С 15 января Петербургским Охранным отделением временно руководил М.И.Гурович, а потом был назначен А.В.Герасимов.

Убийству великого князя Сергея Александровича 4 февраля 1905 года предшествовали следующие обстоятельства.

Террористы были совершенно измотаны почти трехмесячной безуспешной подготовкой покушения. Еще за две недели до завершающего акта Савинков был недоволен результатами наружного наблюдения, которое сам же не мог как следует организовать. Террористов сбивала с толку нерегулярность выездов великого князя: в отличие от Плеве и прочих высокопоставленных чиновников, великий князь в Москве ни к кому с докладами не ездил, а выезжал куда и когда хотел. Через московских либералов Савинков попытался даже обзавестись какой-нибудь внутренней информацией о планах великого князя, но ничего полезного не узнал; слух об этой попытке, тем не менее, дошел до Московского Охранного отделения. Полиция убедилась, что Савинков по-прежнему в Москве и продолжает охоту за великим князем. Наконец, помощники Савинкова уловили некоторую логику в перемещениях жертвы, и было решено перейти к действиям.

2 февраля Каляев был готов бросить бомбу в карету, но отступил в последний момент, увидев, что в ней, кроме князя и его супруги, было еще двое детей – мальчик и девочка; это были племянники – дети великого князя Павла Александровича, воспитываемые бездетной великокняжеской четой. Знак судьбы был в том, что Каляев даровал жизнь тринадцатилетнему Дмитрию Павловичу – будущему участнику убийства Григория Распутина.

К чести товарищей Каляева, никто его не осудил за это решение. Но другой метальщик – П.А.Куликовский – не вынес перенапряжения и вышел из организации. Каляев, в результате, остался единственным исполнителем: Моисеенко, изображавший извозчика, еще не продал (в отличие от Каляева) свой экипаж, и его возможный арест или гибель на месте покушения могли раскрыть полиции технику предварительного наблюдения террористов – что и произошло в Петербурге в результате мартовских арестов 1905 года. Поэтому участие Моисеенко в покушении было отклонено; столь же решительно, якобы, возражал Каляев и против замены Куликовского Савинковым.

Короче говоря, упорный Каляев (мы помним его на мосту через Фонтанку 18 марта 1904 года) был в полном одиночестве, поджидая с бомбой в руках 4 февраля карету великого князя. После взрыва, разнесшего экипаж в щепки (части тела великого князя находили даже на крышах соседних зданий), контуженного Каляева можно было попытаться увезти, если бы кто-нибудь собирался это делать – настолько ошеломлены были свидетели покушения. Савинков же с Дорой Бриллиант ели в это время пирожные в кафе на Кузнецком Мосту.

Сразу после покушения Савинков и Бриллиант покинули Москву. В Петербурге Савинков оказался лишним руководящим звеном в дополнение к Швейцеру, и, во избежание конфликтов, уехал за границу.

Арестованный Каляев стал не только объектом интенсивных (и совершенно безуспешных) допросов, но и предметом всеобщего внимания и любопытства. Его навестила даже вдова убитого великая княгиня Елизавета Федоровна.

Гибель великого князя вызвала почти такое же удовлетворение у российской публики, что и убийство Плеве. Никто и не подозревал, что пострадала только очередная, хотя и весьма выдающаяся марионетка, а истинный кукловод уцелел, сохранив свой хрестоматийный облик безупречной леди и гуманнейшей женщины.

Даже из гибели мужа она постаралась извлечь определенные дивиденды. Как считается, движимая истинным христианским милосердием, Елизавета Федоровна посетила арестованного И.П.Каляева – убийцу своего мужа. На самом деле, как нетрудно понять, самоцелью этой акции стала публикация от ее имени сообщения о будто бы имевшем место раскаянии преступника – такой, якобы, оказалась сила воздействия этой, тогда еще только почти святой! Возмущенный Каляев бурно протестовал[647], что стоило ему жизни даже в условиях происходившего тогда всеобщего отступления властей весной 1905 года – хорошенькое «христианское милосердие»!

В целом в эти дни Каляев был потрясен желанием людей с ним общаться. Хотя он считался давнившим другом Савинкова и, вроде бы, не был изгоем в революционной среде, но только тут выяснилось, какой же это несчастный и одинокий человек.