Так что стрельба из всех видов автоматического оружия будет смотреться достоверно. Вполне. Главная задача у бехтеревцев — это не ввязаться «на дуру» в натуральную разборку с местными. Впрочем, начальник Галиного «педсовета» обещал подстраховать это дело и переговорить с авторитетными людьми, чтобы не принимали пальбу на свой счет.

Перед отбытием из офиса Вострякова поинтересовалась:

— Как у тебя с деньгами, банкир?

— На жизнь вроде хватало.

— Меня не интересует, как ты живешь, с кем и на что. Задаю конкретный вопрос: ты можешь добыть полмиллиона «зелени»? Естественно, «налом» и быстро?

— Столько стоят услуги курдов?

— Не только. Столько стоит позаимствовать вертолет со всеми причиндалами.

Плюс команда. Которую потом придется переправить отсюда. В места совсем отдаленные.

— Укокошить?

— Мы же с тобой не живодеры, Дорохов. Я понимаю, что труп молчаливее эмигранта, но есть у меня на примете боец со славным вертолетным прошлым; его святое желание — отвалить за дальний бугор, и побыстрее. После угона винтокрылой машины и той заварухи, что та может устроить, его будут искать. Но не найдут. Парень очень хочет воевать, и не где-то — на просторах Африки. Ну а молчать об этом маленьком инциденте будет как рыба об лед… Иначе и в Африке станет — не жилец. Ну да ты понимаешь… Так как с деньгами?

— С деньгами — хорошо, без денег — плохо. Пол-«лимона», да и «лимон», полагаю, наскребут, и быстро, вот только… Я ведь уже с полгода как — без вести живой…

— В смысле?

— Пропавший.

— В бегах, что ли?

— Галя, это та самая история, которую ты просила опустить, чтобы не загружать. И не отвлекать от основного мероприятия.

— И я — права.

— Кто бы спросил…

— То есть ты не можешь взять бабки из собственного банка?

— Там тоже телефоны имеются. Мое безвременное воскрешение может только осложнить ситуацию с Леной.

— Поняла, не дура. Дай извилинами пошевелить…

Думала она ровно секунд тридцать…

— Пиши вексель.

— На пять сотен штук?

— Боюсь, дешевле эта «пьянка» не обойдется. Если за все про все… Да и небольшой резерв не повредит.

— На чье высокое имя адресовать?

— На мое.

— Галь… Дело покамест складывается так, что, может статься, отдавать будет некому… А мои собственноручные каракули даже «Дорэксбанк» не примет…

— Дорохов, я девушка рисковая… Может статься — и получать будет некому, так что… Ладушки. Чтобы не подставлять партнеров, заскочим к юристу, пусть на расписон «портрет набьет», гербовый.

— Паспорта у меня нет.

— Ничего. Этот нотариус прямо в коридоре отыщет два десятка прощелыг, которые клятвенно подтвердят, что писали с тобой в горшок, пили брудершафт, и вообще — ты их родственник с пеленок.

Галя сняла трубку, набрала несколько цифр:

— Ефим Лазаревич? Ну а кто же еще?! Дельце минутное, расписочку собственноручную мне завизируй… Да, у клиента с собой паспорта нет, но он — это он… Ты правильно понимаешь, подсуетись. Со временем у меня полная напряженка… Как говорил рабби Гальперсон, хочешь кушать цимэс, имей мозги в голове! Он этого не говорил?.. Ну и не важно. Через тридцать минут.

Глянула на часы, секунду подумала:

— И — еще звоночек.

Автоматический набор пропел все семь цифр.

— Гусик? Дай-ка мне самого. Ничего, побеспокой… Владимир Маркович?..

Галя… Да понимаю, что баня — святое, а делишки не ждут… Тут закавыка маленькая… Ровно на пол-«лимона» «зелени»… На пару дней. Когда? Сейчас!

Владимир Маркович, какие вопросы? Как говорят одесские французы — не делайте мне улыбку, делайте мне дело… То, что ты — натуральный налетчик, я знаю с детства, но десять процентов в сутки — это не процент, это счетчик!.. Семь — ближе к истине, а вот пять — будет в самый раз… Владимир Маркович, на голом месте пятьдесят «косых» поднимаешь, и это ты называешь «плохой бизнес»? Сам понимаешь, охота пуще неволи… Как какая охота? Знамо дело, царская. У нас что — другая бывает? Через час у тебя. Целую нежно.

Вострякова встала из-за стола:

— Вот и славно. «Стрелка» с бойцами невидимого фронта освобождения Курдистана у нас через два часа, на все про все — успеваем, если поторопимся.

Подробности обговорим по дороге.

* * *

Лена была в смятении. Мучительно хотелось закурить; она встала, оглянулась на глазок в двери и показала ему язык. Завернулась в простыню, встала, взяла пачку сигарет со стола, распечатала, вытащила сигарету, чиркнула кремнем зажигалки и — замерла, так и не коснувшись пламенем ее кончика. А вдруг они что-то подмешали в табак?..

Обессиленно уселась на кушетку, подумала немного… А зачем? Зачем им что-то туда подмешивать, если она и так полностью в их власти… Она прекрасно осознавала, что никаких пыток она просто не выдержит, боялась жутко… Но…

Ее, как ни странно, теперь успокаивала мысль, что Сережа пропал, что его не достали… Ей почему-то казалось, что, пока не достанут его, и ей не причинят зла… И еще… Еще она знала почти наверняка, что небезразлична ему, что…

Или… Или — ей это только показалось?..

Ни о чем уже не думая, она чиркнула кремнем и пыхнула сигаретой. Если так — то все равно… Пусть… Теперь она плакала, словно о чем-то ушедшем, не сбывшемся, или о своем детстве, или об отце, или о собачке Ладе, попавшей под колеса грузовика, когда ей самой-то было лет шесть, или Бог еще знает о чем…

Говорят ведь: не родись красивой, родись счастливой… А она никогда и не считала себя красавицей… Кем ее только не обзывали, особенно в возрасте «гадких утят»: и «журавлем в юбке», и «целкой-недотрогой», а пацаны-погодки дразнили: «Эй, девушка, что это у вас за две нитки болтаются?..» Потом делали круглые глаза и добавляли как бы удивленно:

«Так это ноги?!» Под восторженное ржание крашеных давалок и презрительные плевки вслед «мамкиной целке»…

Все изменилось за год. Она уехала в Москву, в медучилище, а когда вернулась в Покровск — взрослой, шестнадцатилетней красавицей, словно шагнувшей с обложки иноземного журнала в патриархально-пьяную жизнь райцентрика, — у ее бывших одноклассников только что челюсти не поотпадали… К ней стал клеиться главный местный братан со странной кличкой Ящур; у Лены тогда хватило ума представиться подружкой крутого московского парня, и Ящур отлез мгновенно. Зато пошли про нее слухи, один горше другого; бабы глядели осуждающе и злорадно, девки, которые перетрахались со всеми племенными и сутулыми «жеребцами» городка, обзывали ее «позорной шлюхой»: они-де чистые бляди, они — по симпатии, а эта длинноногая — за деньги! Иначе — откуда у нее такой крутой прикид?