Отставил бокал, направил на Избранника магический алмаз, желая сжечь всепроникающим смертоносным лучом. Но алмаза не было. Он превратился в уголь. Вместо сверкающего прекрасного камня в оправе была рыхлая горстка пепла, какая остается на конце сигары, готовая упасть на ковер. Парусинскому стало жутко. Ему померещилось, что Избранник держит в руках какой-то маленький блестящий предмет. Не мог разобрать какой. Избранник поворачивался к даме, известной актрисе, заметно увядшей, но с обнаженной, сдобной, усыпанной драгоценностями грудью. И пока он поворачивался, Парусинский заметил, что в руках у него маленький блестящий топорик, каким в барах колют лед, чтобы наполнить ведерко с шампанским.

Топорик померцал и исчез. Избранник с поклоном целовал актрисе руку.

Громко, сочно заиграл оркестр. Снаружи, среди елей, ударил салют. Понеслись в небеса шипящие змеи. Над черными вершинами распустились букеты огней. Закружились брызгающие светом огненные колеса. Замерцали туманные дымчатые соцветия. Все восторженно смотрели на фейерверк. Парусинский, одолев наваждение, взял себя в руки. Шел к Избраннику, приготовив легкомысленную, острую шутку.

В Ханкале, в штабной палатке, где мягко шумел калорифер и в оконце врывались морозные солнечные лучи, генерал-лейтенант выслушивал доклад начальника штаба, генерала. Не доклад, а радостный, бушующий рассказ очевидца, повествующего о разгроме чеченцев.

— Сам смотрю, глазам не верю!.. Прут валом на минное поле, как козлы!.. Как заговоренные!.. Думаю, сейчас свернут, опомнятся!.. А они в реку!.. Что за черт, думаю!.. Неужто решили все утопиться!.. Метров пятьсот по воде, кто по грудь, кто по муде!.. Вышли на берег, с них течет, как с коров!.. Снова прут!.. Что за черт, думаю, почему не взрываются?.. Может, мины из бракованной серии?.. Потом, трах — один!.. Трах — другой!.. Как пошли рваться!.. Как орехи!.. Никогда такого не видел!.. — Начальник штаба, взволнованный, румяный, шевеля пышными холеными усами, бил кулаком, показывая, как колют орехи. Генерал слушал его, переспрашивая, желая знать все мелочи, все детали разгрома.

— Вот это по-нашему, по-суворовски, по-кутузовски! — потирал он руки. Помолодел, распрямил утомленные плечи, посветлел лицом. — Поздравляю с завершением операции «Волчья яма»!.. Грозный очищен от бандитов… Теперь работа саперам и комендантам… Пусть ОМОН догребает за нами остатки!.. А где начальник разведки? — оглядывал палатку генерал-лейтенант, словно где-то здесь, за планшетами, телефонными столами и походными койками, должен был скрываться разведчик. — Где Пушков?.. Его замысел, его победа!.. Почему не доложили о его возвращении?

— Кто-то видел, вроде он шел к вертолету, — пояснил начальник штаба. — Полетел в Моздок. Сына его перевезли в моздокский морг. Вместе с сыном отправился.

— Жаль Анатолия Васильевича, — сокрушенно покачал головой генерал. — Единственный сын. Пусть берет отпуск и летит хоронить. Теперь ему нужно много сил душевных… Так, ну а дальше?.. Как их дальше мочили? — Он требовал продолжения рассказа, который его возбуждал, питал энергией утомленный дух.

— А потом их всех осветили!.. Люстры повесили, как в Колонном зале Дома союзов!.. И пулеметами с флангов!.. Они бегут, а под ними земля взрывается!.. Тысячу наколотили, не меньше!.. Я под утро в ночной бинокль смотрел, весь берег шевелится, кто ползет без ног, кто корчится!..

— Послать вертолет, пусть их НУРСами успокоит!.. Из жалости!.. — хмыкнул генерал-лейтенант. — Или лодку послать с пулеметом!.. Пусть их добьет!.. «Лодка милосердия» называется!..

Они засмеялись генеральской шутке, и начальник штаба разгладил свой пышный ус, завернув на его конце тонкий золотой завиток.

— Басаев жив, ушел?.. — спросил генерал. — После того как сработает самоликвидация минного поля, сразу послать разведчиков для опознания Басаева… Ты его, часом, не разглядел в ночной бинокль?

— Кто же его разберет среди ночи. Я его и днем не узнаю… Разрешите анекдот, про то, как распознать Басаева…

— Говори, — благосклонно кивнул генерал.

— Вот, значит, наш спецназ изловил латвийскую снайпершу… Ну, мужики долго живут без женщин, раздели ее, приготовились… Глядят, а у нее на ляжках татуировка, выколоты два чеченца… «Кто такие?» — спрашивают. — «Один, — говорит, — Масхадов, другой Басаев». — «Где какой?» — «Сама не знаю». Ну, стали гадать, не могут разобраться. Позвали из села муллу… «Давай, — говорят, — отец, покажи, где Масхадов, а где Басаев». Мулла смотрел на одного, другого. «Не знаю, — говорит, — который из них слева или справа. А в центре точно Хаттаб!..» — Полковник первый захохотал, раскрывая румяные губы с белоснежными зубами. И оба генерала захохотали, крутили головами, повторяя: «А в центре точно Хаттаб!..»

Генерал позвал порученца, и тот возник, как расторопный удалец из сказки.

— Принеси нам по рюмке… И чего-нибудь там закусить…

Словно за брезентовым пологом был заранее приготовлен подносик, и на нем — раскупоренная бутылка коньяка, две рюмки, нарезанная белая рыба.

— Ну что хочу сказать! — Генерал поднял рюмку. — Выпьем за русскую победу!

Торжественно чокнулись, выпили залпом, радостно оглядели друг друга.

— Разрешите войти, товарищ генерал! — В палатку, слегка стесняясь, заглянул замначальника разведки Сапега. — Тут такая история… Спецназ захватил одну вещь…

— Снайпершу? — хохотнул генерал-лейтенант. — «А в центре точно Хаттаб!»

Начальник штаба засмеялся, распушив свежие лихие усы.

— Захватили кассету. Какой-то репортер, то ли француз, то ли чечен, нарвался на пулю. Стали смотреть кассету, а там заснят их вчерашний проход по Сунже. Здорово снято, как в кино. Решили вам показать, товарищ командующий. — Он протянул кассету, оглядывая палатку, находя стоящий в стороне телевизор с видеоприставкой. — Разрешите поставить?

— Ставь!.. А ты, Назаров, налей по второй!..

Сапега опустил на солнечное оконце брезентовую занавеску. Поставил кассету. Включил телевизор. И в сумерках на экране без единого звука возникло: пылающие «мерседесы», охваченные пламенем «вольво», взлетающие в ярком бензиновом факеле джипы. Черные, едва различимые контуры нефтяных цистерн и хранилищ, трубопроводы и башни, в колеблемой сфере света крохотное цветущее деревце, и сутулые, обремененные поклажей люди шагают длинной колонной. В темном небе, окруженные туманным сиянием, оранжевые планеты и луны, росчерки пулеметов, бегут врассыпную люди, спотыкаются о лохматые кочки, валятся в снег. Повергнутый знаменосец с оторванной по колено ногой, волнистое зеленое знамя, и в складках материи, подняв заостренные уши, волк.

— Попался, гад, в волчью яму!.. — Командующий радостно тянулся к экрану, словно дышал этим оранжевым светом, наслаждался видом гибнущего врага. — Уши-то тебе пообрезали!..

Отрок с маленьким темным ртом лежал на спине, прижав к груди хромированный кассетник, выпуская из маленького приоткрытого рта оранжевое облачко пара.