Он еще раз что-то сказал, и она мгновение постояла неподвижно, потом кивнула головой. Она выполнила вращение, как в танце, в последний раз. Таким поворотом заканчивают выступление, и после него зрители разражаются одобрительными возгласами и аплодисментами.

Она остановилась спиной к Лю, к почтовой станции. И стояла лицом на юг (ее семья когда-то приехала с юга), к кипарисам, окаймляющим дорогу и летние поля за ними, сверкая в утреннем свете, а брат Тая обхватил левой рукой ее талию, чтобы придать устойчивости им обоим, и точно вонзил кинжал ей между ребер, прямо в сердце, со спины.

Лю держал ее мягко, осторожно, пока она умирала. Он подержал ее еще немного, а потом положил на спину в грязь того двора, потому что у него не было другого выхода. Опустился рядом на колени, расправил на ней одежду. Одна из шпилек выпала из волос. Тай смотрел, как брат заколол ее на место. Затем Лю положил усыпанный камнями клинок, встал и отошел подальше от нее, по направлению к лучникам Второй армии. Остановился.

– Сделайте это! – сказал он. Сам отдал приказ. И стоял очень прямо, когда они выпустили в него дюжину стрел.

Тай не мог видеть, были ли глаза брата открыты или закрыты, когда он умер. Через какое-то время он осознал, что рядом стоит Сыма Цянь, ничего не говоря, но присутствуя.

Он посмотрел во двор. На Лю, лежащего лицом вниз, и на Цзянь, лежащую на спине, в расправленном вокруг нее синем платье. И ему показалось, что солнечный свет не соответствует этому моменту и тому, что будет теперь всегда, даже когда он уйдет в прошлое. Яркость этого утра, взлетающие и проносящиеся птицы, их пение…

Он сказал об этом поэту:

– Разве должны петь птицы?

– Нет, и да, – ответил Цянь. – Мы делаем то, что делаем, а мир продолжается. Где-то рождается ребенок, и родители вкушают радость, которую и представить себе не могли.

– Я понимаю, – сказал Тай. – Но здесь? Должно ли здесь быть столько света?

– Нет, – помолчав, ответил Сыма Цянь. – Здесь – нет.

– Господа? – Это была Сун. Тай повернулся к ней. Он никогда ее не видел такой, как сейчас. – Господа, мы просим вашего разрешения, – произнесла она. – Мы хотим убить двух из них позже. Командира и первого лучника, того, маленького. Только двоих. Но это должно быть сделано. – Она вытерла щеки.

– Я даю вам его, – ответил Цянь, окидывая взглядом двор.

– Я даю вам его, – повторил Тай.

Звездная метель ее волос,

Цветочный лепесток ее щеки,

Нефрит и золото ее уборов

Во время танца…

Другой поэт, более молодой, напишет это. Часть очень длинного стихотворения, которое останется в памяти из всех (заслуженно) забытых стихов, посвященных тому утру у Ма-вая.

Немного позже на крыльцо почтовой станции, укрытое от солнца, вышли два человека и остановились перед солдатами.

Старший из них, с дрожащими руками, держащийся совсем не так прямо, как раньше, официально представил молодого, своего сына, с кольцом Феникса на руке, и на этот раз публично объявил его императором Катая.

Солдаты, – все солдаты, – слуги почтовой гостиницы, каньлиньские воины на крыльце, Шэнь Тай, старший из оставшихся в живых сыновей Шэнь Гао, и поэт Сыма Цянь – все опустились на колени, уткнувшись лицом в пыль гостиничного двора или доски крыльца, и таким образом стали первыми, кто принес присягу августейшему императору Шиньцзу из Девятой династии Катая в первый год восстания Ань Ли. Как раз накануне того дня, когда пал Синань.

Приказы нового императора были точными, продуманными, соответствующими положению. Здесь лежали три мертвых человека. Каньлиньских воинов попросили заняться ими, с помощью других воинов из их святилища.

Цзянь должны были отвезти к гробницам императорской фамилии, находящимся неподалеку. Старшего сына генерала Шэнь Гао, после консультации с его братом, также поручили каньлиньским воинам, которых попросили сохранить его тело и доставить в поместье его семьи для погребения. Семью известят заранее.

Тело бывшего первого министра Вэнь Чжоу должно быть сожжено в каньлиньском святилище на погребальном костре, должным образом завернутым в саван и со всеми обрядами, но без придворных почестей. Пепел следует развеять, а не хранить. Отсутствие церемонии явно – и разумно – преследовало цель развеять страхи солдат, которые его убили.

Отец-император Тайцзу, который проснулся этой ночью правителем Катая, слабый, убитый горем и растерянный при свете ясного дня, должен быть доставлен в безопасное место на дальнем юго-западе за Большой рекой. В свое время, как надеялись, он восстановит свои силы и волю и будет с почетом доставлен обратно, к новому двору сына в Синане.

Сам император отправится на север. Он сделает своей базой Шуцюань в излучине Золотой реки. Этот город уже служил для подобной цели в прошлом. Синань нельзя удержать, но его можно отобрать потом.

У нового императора не просматривалось ни малейшего намека на сомнение, готовность пойти на уступки мятежникам или сдаться. Министр совершил ошибку. Этот человек (и его советник) умерли здесь сегодня утром, как и следовало.

Женщину, лежащую в пыли, можно было считать достойной сожаления, теперь и потом, но ни один человек, который оценивает события в здравом рассудке, не сможет отрицать, что ее семья стояла у корней этой катастрофы. Женщины Катая могли извлекать выгоды из поступков мужчин, которых они знали, но точно так же они не могли не пострадать после их падения.

Один небольшой инцидент, замеченный горсткой людей на том гостиничном дворе, произошел перед тем, как Тайцзу снова сел в карету, чтобы уехать из Ма-вая. Алхимик, худой проповедник Священного Пути, осторожно вышел из второй кареты, где, очевидно, сидел во время насильственных событий того утра. Он подошел к Тайцзу, неся с собой, по-видимому, утренний эликсир, предназначенный для обретения им бессмертия.

Император… бывший император отмахнулся от этого человека.

Вскоре после этого господин Шэнь Тай, теперь личность довольно значимая, был вызван к новому императору в помещение почтовой станции. Он опустился на колени и получил в подарок еще одно кольцо, с белым нефритом, – первый подарок, сделанный Шиньцзу в качестве императора Катая.

Шэнь Тай получил приказ ехать вместе с удалившимся от дел императором до почтовой станции на имперской дороге в Чэньяо. Оттуда, как только шестьдесят его каньлиньских воинов прибудут из святилища, ему следует быстро ехать к Хсеню, на границе с Тагуром, чтобы забрать своих коней и благополучно привести их обратно в Шуцюань. Император официально попросил отдать сардийцев в распоряжение империи. Шэнь Тай дал на это официальное согласие, выразив огромную радость, что может быть полезным Катаю.

Синаню предстояло стать одним из самых страшных мест на земле. Тай осознал это в какой-то момент ночного путешествия в Ма-вай, затем брат сказал ему то же самое, а уж его брат Лю блестяще разбирался в жизни императорского двора, армии и всего мира.