— Паства! — воскликнул Баорель. — Это вежливая форма слова «стадо».

И сорвал со стены послание, покорив этим сердце Гавроша. С этой минуты он стал присматриваться к Баорелю.

— Ты неправ, Баорель, — заметил Анжольрас. — Тебе бы следовало оставить это разрешение в покое, не в нем дело, ты зря расходуешь гнев. Береги боевые припасы. Не следует открывать огонь в одиночку, ни ружейный, ни душевный.

— У каждого своя манера, — возразил Баорель. — Эти епископские упражнения в прозе меня оскорбляют, я хочу есть яйца без всякого разрешения. Ты вот весь пылаешь, хоть с виду и холоден, ну, а я развлекаюсь. К тому же я вовсе не расходую себя, я беру разбег. А послание я разорвал, клянусь Геркулесом, только чтобы войти во вкус!

Слово «Геркулес» поразило Гавроша. Он пользовался случаем чему-нибудь поучиться, а к этому срывателю объявлений он почувствовал уважение. И он спросил его:

— Что это значит — «Геркулес?

— По-латыни это значит: черт меня побери, — ответил Баорель.

Тут он увидел в окне смотревшего на них бледного молодого человека с черной бородкой, по-видимому, одного из Друзей азбуки, и крикнул ему:

— Живо патронов! Para bellum![55]

— Красивый мужчина! Это верно, — сказал Гаврош, теперь уже понимавший латынь.

Их сопровождала шумная толпа — студенты, художники, молодые люди, члены Кугурды из Экса, рабочие, портовые грузчики, вооруженные дубинами и штыками, а иные и с пистолетами за поясом, как Комбефер. В толпе шел старик, с виду очень дряхлый. Оружия у него не было, но он старался не отставать, хотя, видимо, был погружен в свои мысли. Гаврош заметил его.

— Этшкое? — спросил он.

— Так, старичок.

То был Мабеф.

Расскажем о том, что произошло.

Анжольрас и его друзья проходили по Колокольному бульвару, мимо казенных хлебных амбаров, как вдруг драгуны бросились в атаку. Анжольрас, Курфейрак и Комбефер были среди тех, кто двинулся по улице Бассомпьера с криком: «На баррикады!» На улице Ледигьера они встретили медленно шедшего старика.

Их внимание привлекло то, что старика шатало из стороны в сторону, точно пьяного. Хотя все утро моросило, да и теперь шел довольно сильный дождь, шляпу он держал в руке. Курфейрак узнал папашу Мабефа. Он был с ним знаком, так как не раз провожал Мариуса до самого его дома. Зная мирный и более чем робкий нрав бывшего церковного старосты и любителя книг, он изумился, увидев в этой сутолоке, в двух шагах от надвигавшейся конницы, старика, который разгуливал с непокрытой головой, под дождем, среди пуль, почти в самом центре перестрелки; он подошел к нему, и здесь между двадцатипятилетним бунтовщиком и восьмидесятилетним старцем произошел следующий диалог:

— Господин Мабеф! Идите домой.

— Почему?

— Начинается суматоха.

— Отлично.

— Будут рубить саблями, стрелять из ружей, господин Мабеф.

— Отлично.

— Палить из пушек.

— Отлично. А куда вы все идете?

— Мы идем свергать правительство.

— Отлично.

И он пошел с ними. С этого времени он не произнес ни слова. Его шаг сразу стал твердым; рабочие хотели взять его под руки — он отказался, отрицательно покачав головой. Он шел почти в первом ряду колонны, и все его движения были как у человека бодрствующего, а лицо — как у спящего.

— Что за странный старикан! — перешептывались студенты. В толпе пронесся слух, что это старый член Конвента, старый цареубийца.

Все это скопище вступило на Стекольную улицу. Маленький Гаврош шагал впереди, во все горло распевая песенку и как бы изображая собой живой рожок горниста. Он пел:

Вот луна поднялась в небеса

— Не пора ли? Ложится роса, —

Молвил Жан несговорчивой Жанне.

Ту, ту, ту

На Шату.

Король, да бог, да рваный сапог, да ломаный грош — все мое богатство.

Чтобы клюкнуть, — не смейтесь, друзья! —

Встали до свету два воробья

И росы налакались в тимьяне.

Зи, за, зи

На Пасси.

Король, да бог, да рваный сапог, да ломаный грош — все мое богатство.

Точно пьяницы, в дым напились,

Точно два петуха подрались. —

Тигр от смеха упал на поляне.

Дон, дон, дон

На Медон.

Король, да бог, да рваный сапог, да ломаный грош — все мое богатство.

Чертыхались на все голоса.

— Не пора ли? Ложится роса, —

Молвил Жан несговорчивой Жанне.

Тен, тен, тен

На Пантен.

Король, да бог, да рваный сапог, да ломаный грош — все мое богатство.

Они направлялись к Сен-Мерри.

Толпа увеличивалась с каждым мгновением. Возле Щепной улицы к ней присоединился высокий седоватый человек; Курфейрак, Анжольрас и Комбефер заметили его вызывающую, грубую внешность, но никто из них не знал его. Гаврош шел, поглощенный пением, свистом, шумом, движением вперед, постукивал в ставни лавочек рукояткой своего увечного пистолета и не обратил никакого внимания на этого человека.

Свернув на Стекольную улицу, толпа прошла мимо подъезда Курфейрака.

— Это очень кстати, — сказал Курфейрак, — я забыл дома кошелек и потерял шляпу.

Он оставил толпу и, шагая через четыре ступеньки, взбежал к себе наверх. Он взял старую шляпу и кошелек и захватил с собой довольно объемистый квадратный ящик, который был запрятан у него в грязном белье. Когда он бегом спускался вниз, его окликнула привратница:

— Господин де Курфейрак!

— Привратница! Как вас зовут? — вместо ответа спросил Курфейрак.

Привратница опешила.

— Но вы же хорошо знаете, что меня зовут тетушка Вевен.

— Ну так вот, если вы еще раз назовете меня господин де Курфейрак, то я вас буду звать тетушка де Вевен. А теперь говорите, в чем дело? Что такое?

— Здесь кто-то вас спрашивает.

— Кто такой?

— Не знаю.

— Где он?

— У меня, в привратницкой.

— К черту! — крикнул Курфейрак.

— Но он уже больше часа вас ждет, — заметила привратница.

В это время из каморки привратницы вышел юноша, по виду молодой рабочий, худой, бледный, маленький, веснушчатый, в дырявой блузе и заплатанных плисовых панталонах, больше похожий на переряженную девушку, чем на мужчину, и обратился к Курфейраку, причем голос его, кстати сказать, нисколько не походил на женский.