Если мы поставим себе цель, к примеру, познать свою душу для того, чтобы подготовиться к уходу из тела, который придет неминуемо, или для того, чтобы понять Задачу – Скуму – ради которой ты, как душа, пришел в это тело, то мы тут же увидим Предмет своей науки. Им становится все то, что закрывает душу от прямого созерцания, при этом позволяя ей в себе проявляться.

Как только такой предмет определится, станет возможным выбрать нужные приемы и способы его исследования. И все эти способы будут так или иначе связаны с уменьшением объема помех. Они либо будут наводить порядок в том, что мы наблюдаем в себе, пытаясь понять душу, либо будут устранять лишнее, очищая наш «предмет». Ну и будут те приемы, с помощью которых мы будем учить себя той работе, которую делаем. К примеру, созерцанию и самонаблюдению.

И что важно подчеркнуть: такой подход, когда мы действительно хотим пройти сквозь слой помех, а не кормиться за счет него до самой смерти, потребует своего языка для описания. И язык этот будет тем лучше, чем проще. Описывать помеху, которую хочешь преодолеть, можно только на обычном языке, то есть на языке, который понимаешь и который понимают твои помощники и соратники.

В отношении обычного языка в науке наработалось жесткое презрение, объясняемое тем, что он «неточный».

Этот миф придется отбросить. Рождался он в те времена, когда наукотворцы мечтали создавать собственные логики, казавшиеся им очень точными, почти механическими орудиями. Это была иллюзия. Логика – есть лишь язык описания рассудка. То есть очень частный и узкий язык.

Для описания других частей сознания она совсем не подходит, а значит, и неприменима. Поэтому создавать логикоподобные языки для философии или психологии – ошибка. Они лишь внесут искажения в описание предмета, попросту говоря, сильно сузят его, что, кстати, и произошло в действительности.

Обычный язык – очень точное орудие, если им уметь пользоваться. К сожалению, наука всегда относилась к нему с предубеждением и вообще не заметила эту сторону обычного языка.

Однако то, что пишу сейчас я, понимается гораздо легче, чем то же самое, будь оно написано любым из наших академических психологов на их жаргоне. И значит, обычный язык уже выигрывает у простонаучного языка в том, что позволяет обсуждать исследование и понимать его всем желающим, не перегружая их память противоестественными терминами. Простой язык позволяет просто работать, и работать прямо сейчас, не делая забег в освоение мудреной зауми на несколько лет. Однако это далеко не предел того, что дает обычный язык для исследователя души.

Боюсь, только он и дает такую возможность, потому что является всего лишь звучанием тех душевных движений, которые отразились в теле души по мере взросления человека.

Глава 1

Обычный язык

Для культурно-исторической психологии вполне подходит обычный язык, то есть тот язык, на котором говорят носители изучаемой культуры. Не думаю, что хоть кто-то из психологов об этом задумывался, поскольку все они рвались обрести облик естественников, но для изучения явления, его надо понять. И если уж они сами называют мышление и язык средствами познания, то и пользоваться для познания человеческого сознания надо его содержанием, а не содержанием сознания какого-то инородного сообщества.

Думаю, это очевидно: для того, чтобы понять представителя какой-то культуры, надо его понимать. Просто научиться его понимать, для чего стоит изучить его язык и научиться говорить на нем. Если наша задача при этом – познать его как явление культуры, то мы можем пойти двумя путями: прямым и косвенным, опосредованным.

Опосредованный путь – это путь отстраненного познания, когда исследователь закрывается от того, что познает, всем, чем может: к примеру, принципом научной объективности или искусственным языком терминов, – лишь бы не подумали, что он сам имеет хоть какое-то отношение к тому, что изучает. В итоге у этнографов и этнопсихологов, когда они проводят свои сборы у простых людей, считается хорошим тоном не доверять «информантам» и между собой над ними посмеиваться, как над недоумками. И уж не дай бог самому начать верить или жить тем, что изучаешь! Тогда ты больше не ученый!

Оно и верно: ведь наука – лишь сообщество партийного типа. Стал жить как твой народ, потерял право принадлежать к инородному научному сообществу.

Тем не менее, познавать действительность можно прямо, как ее познает любой ребенок, просто живя в той среде, которую хочешь знать. Живя всецело. А можно вести постоянную битву за то, чтобы эта среда не затянула тебя, как дурное влияние улицы. И вот ученые, записывая свои «фольклорные тексты» – текстами они называют все, что можно записать, даже последовательность действий при растопке печи уже «текст» и «культурный код», – старательно кодируют их своими терминами.

К примеру, растопка печи – это культурно-ритуальный акт обеспечивающий прокреацию…

В общем, прием простой: чтобы тебя не заподозрили в сочувствии осужденному, надо всему, что тот говорит, дать научное имя, а потом описывать все, что народ делает просто, своими терминами, которые хорошему ученому полагается успевать переводить в понятные ему образы прямо со скоростью слушания или чтения. За всем этим жуткое подозрение, что народ врет исследователю, как вообще врет всегда, потому что истина только в естественной науке, а вся народная жизнь ненаучна, почему и лжива… И вообще, народ темен и подвержен суевериям…

Вот в виде переводов в термины, которые не облегчают понимание, но позволяют ученому чувствовать себя отстраненно от того, что исследуешь, и существует обычно научный язык, который я называю простонаучьем, поскольку он – всего лишь такой же бытовой язык одного из сообществ, как просторечье – бытовой язык народа.

И это плохой язык, потому что все, что отличается от просторечья – это сложнее, чем оно. Наука избрала создать свой сложный язык перекодировок вместо того, чтобы понять язык народа. И все их попытки понимать, что же говорит народ, – это лишь переводы с одного языка на другой, и лишь изредка выявление понятий, которые скрываются за просторечьем.

Язык наук, изучающих культуру, всегда соответствует цели, ради которой создается. Если цель – создать науку, – он будет отличаться от естественного языка, и отличаться так, чтобы все сразу узнавали: о, это наука!

Если же цель – познать и понять то, что изучаешь, тогда нет смысла отказываться от живого народного языка, надо заниматься не им, а теми понятиями, которые он обозначает. Понимание скрывается в понятиях, обеспечивающих жизнь языка.

Это очевидно для наук о культуре.

Но это