Она лениво протянула руку к радио, чтобы послушать метеосводку, но там как раз была рекламная пауза. Она убавила звук.

— Хоть глотнем свежего воздуха… не могу больше.

— Езжай, если хочешь, я дам тебе ключи. А сама буду сидеть здесь.

Завтра он приедет. Если, конечно, сдержит слово… От него по-прежнему никаких известий. Я обозвала его лжецом! Надо учиться… она опустила глаза на гороскоп… «использовать свое обаяние и дипломатию». Буду извиваться ужом, притворяться робкой и стыдливой, как новая жена в гареме. А почему нет? Она с ужасом поняла, что жаждет повиноваться ему. Ни один мужчина не вызывал у меня таких чувств. Может, это признак настоящей любви? Когда больше не хочется ломать комедию, лишь с открытой душой отдаться этому человеку, шепча: «Я люблю вас, делайте со мной все что хотите». Странно, что разлука только усиливает это чувство. Или он заранее рассчитывал на ее капитуляцию? Оставлял гордую гневную женщину, а найдет покорную возлюбленную. Мне хочется прижаться к нему, вручить ему свою жизнь, я не буду спорить, я лишь тихо прошепчу: «Вы — мой учитель». Эти слова он хотел услышать от меня накануне отъезда. Я не сумела их выговорить. Но спустя две недели мучительной разлуки они сами готовы сорваться с моих губ. Он приедет завтра, он приедет завтра… Он сказал: «две недели». Она услышала на улице знакомый шум — убирали мусор, потом проехала поливальная машина. Этот звук — клик, клик — как-то освежил ее. Этот звук — клик, клик — таил в себе надежду. Консьержка переставляла горшки с цветами, волоча их по земле. Она вспомнила о розовых клумбах в Довиле. Мелькнуло сожаление о потерянном рае, но она тут же отмахнулась. Эрве удалось вытеснить Филиппа. И Жабу, кстати. Она разрушила иллюзии Рауля, признавшись ему, что влюблена в другого. Он шлепнул платиновой картой о стол и уверенно произнес: «Ничего страшного, мое время придет». «Вы и впрямь никогда ни в чем не сомневаетесь, Рауль!» — «Я всегда достигаю намеченной цели. Иногда на это уходит больше времени, чем было предусмотрено, потому что я все же не волшебник, но никогда, никогда я еще не признавал себя побежденным!» Он выпрямился, гордый и пылкий, как закутанный в тогу римский император по возвращении из победоносного похода. Ей понравился его воинственный тон. Ей ужасно нравились сильные, уверенные, суровые мужчины. Они рождают во мне приятную дрожь, мое тело раскрывается навстречу им, меня наполняет восхитительное чувство покорности, подвластности. Люблю в мужчинах грубую силу. Женщины редко демонстрируют чувства такого рода — ведь в этом не так-то легко признаться. Она совершенно другими глазами взглянула на Жабу, по губам пробежала легкая улыбка. Не такой уж он и урод, в конце концов. И глаза блестят хорошо, с вызовом. Но ведь есть Эрве. Несгибаемый Эрве. Ни слова, ни письма за две недели. Она задрожала, руками приподняла тяжелые пряди волос, чтобы скрыть замешательство.

— Езжай в Довиль. Дом стоит пустой.

— Не знаю, а вдруг… Вдруг я помешаю, если свалюсь как снег на голову.

— Филипп туда не поедет. Я получила открытку от Александра. Он пишет, что отец приехал к ним в Ирландию и увозит их с Зоэ на озеро Коннемара.

«Ты уверена? — хотела спросить Жозефина. — Зоэ ничего мне об этом не говорила. Но, может быть, она не хотела привлекать внимание Ирис».

— Проверишь, не разрушила ли там что-нибудь буря. Журналисты по радио рассказывали о сломанных деревьях и снесенных крышах… окажешь мне услугу.

И к тому же не будет вертеться у меня под ногами, когда приедет Эрве. Она может все испортить. Ирис сделала радио погромче.

— Мне это пойдет на пользу… Ты и правда думаешь, что… — колебалась Жозефина.

С любовью к Жозефине пришла и хитрость. Она подняла на Ирис чистые глаза, ожидая повторного приглашения.

— Да тут всего два часа ехать… Откроешь дом, осмотришь крышу, посчитаешь, сколько не хватает черепиц, позовешь, если надо, кровельщика мсье Фове, его номер телефона на холодильнике…

— Это идея, — вздохнула Жозефина, скрывая свою радость.

— Очень хорошая идея, уж поверь мне, — повторила Ирис, устало помахивая газетой, как увядшая пальма ветками.

Сестры переглянулись. «Вот ловко я ее провела», — думали обе, восхищаясь собственной двуличностью. И вновь погрузились в задумчивость, оставляя капли воды высыхать на коже извилистыми ручейками, слушая вполуха радиокомментатора, который рассказывал о жизни великих мореплавателей. «Завтра я увижу его», — думала одна. «Будет ли он там?» — думала другая. «И я паду к его ногам», — думала одна. «И я брошусь ему на шею», — думала другая. «И мое молчание все скажет за меня и все исправит», — успокаивала себя одна. «А если он привез с собой мимолетную спутницу, какую-нибудь очередную Дотти Дулиттл?» — тревожилась другая.

Жозефина даже встала — столь невыносимой была эта мысль. Собрала чашки, убрала варенье, смела со стола крошки. Ну конечно! Он не поедет туда один! Что вдруг ей в голову взбрело? Будто я у него одна такая в жизни! Она старалась занять руки, занять мысли, как-то прогнать эти мысли, когда услышала, сначала очень тихо, потом все громче и громче, пока фанфары не загремели у нее в голове… по радио передавали «Strangers in the night», и песня трубила и звенела: да, он там, он один, да, он ждет тебя… Она прижала к себе графин с чаем, тайком протанцевала два шага в такт музыке — стол скрывал ее движения — «Exchanging glances, lovers at first sight, in love for ever, дубидубиду…» и предложила, не глядя на Ирис:

— А если я прямо сейчас поеду? Ты не расстроишься?

— Прямо сейчас? — удивилась Ирис.

Она подняла голову и посмотрела на сестру: та стояла перед ней, решительная, нетерпеливая, и прижимала к себе графин с ледяным чаем, прижимала так крепко, что он мог лопнуть.

Ирис задумалась на мгновение, потом кивнула:

— Как хочешь. Только будь осторожна на дороге, помни про бурю событий из гороскопа!

Жозефина собрала сумку за десять минут, набросала туда все, что попало под руку, думая при этом: там он или нет? Будет ли, будет ли он там? Присела на кровать, чтобы успокоиться, чтобы немного унять бешеное биение сердца, вздохнула, вновь взялась за одежду, коснулась компьютера, брать его или нет, нет, он будет там, я уверена, дубидубиду…

Ворвалась на кухню, чтобы поцеловать Ирис на прощание, налетела плечом на косяк, вскрикнула, поморщилась, выпалила:

— Позвоню тебе, когда буду на месте, береги себя, ой, нужно другую обувь для пляжа, ключи! Где мои ключи? — Выскочила на лестницу и вызвала лифт. — А пес? Я взяла его миску и подушку? Точно ничего не забыла? — сказала она, придерживая голову рукой, словно та могла улететь, и притопнула, ускоряя ход чересчур медлительного лифта, который к тому же вздумал остановиться на третьем этаже. Маленький Ван ден Брок, как там его, Себастьен? Да, Себастьен, вошел в лифт. Он тащил тяжелый рюкзак. Соломенные волосы торчали во все стороны, загорелые щеки были словно два пряника, кончики ресниц, обрамляющих серьезные глаза, выгорели добела.

— Уезжаешь на каникулы? — спросила Жозефина, готовая на первого встречного излить любовь, которая переполняла ее сердце и уже перехлестывала через край.