И всякий раз весна будет меня обнадеживать, лето – отогревать и приводить в безвольно-блаженное состояние, а осенью, во время обычных своих прогулок по бастионам, я буду наблюдать, как по темной воде городского рва плывут золотые и багряные листья, бог весть откуда поналетевшие. И зрелище это ежегодно станет вселять в мою душу, и без того склонную к меланхолии, ощущение бренности всего земного. Ров, за которым видны будут пострадавшие от пожара сады и обгоревшие руины предместья, непременно наведет меня на мысли об Ахероне, и ожидание ладьи Хароновой покажется мне в ожидании зимы самым подходящим занятием.

А в ноябре выпадет первый снег, пролежит недолго, под ногами обратится в грязь, но там, где не ступают люди и скот, будет лежать полупрозрачным, почти ажурным покрывалом, а на нем – последние золотые кленовые листья, которые ветер за одну ночь сдернет с ветвей. Тогда наконец я пойму, что вновь наступает сырая и промозглая балтийская зима, и вновь мои обязанности толмача сойдут на нет, и я буду сидеть в комнате моей у окна, с книгой, только незачем будет прислушиваться к шагам и голосам – Анхен уже никогда не взбежит по узкой лестнице.

И с каждым годом одиночество будет все ощутимее, и все чаще я буду проводить вечера в «Лавровом венке», и даже, пожалуй, научусь разбираться в пиве получше герра Штейнфельда.

Но разве я смогу позабыть, что эти потомственные рижане слетятся, как жадные вороны, если со мной случится беда, и станут извлекать из этой беды для себя всю возможную пользу? Мое доверие для них – повод и возможность обмануть меня, хотя и друг друга они, видно, всегда надуть готовы, но до обмана и после обмана они будут милейшими созданиями!

Есть люди, которым это безразлично; люди, не обращающие внимания ни на сладкие ужимки, ни на собачьи оскалы таких замечательных соседей. Я, очевидно, не создан, чтобы жить среди чужих. Я должен жить среди своих, даже если эта жизнь исполнена опасностей. И в Риге, стало быть, я лишней минуты не задержусь. С меня довольно.

Так я решил – так и сделал.

Пред тем, как завершить эти воспоминания, я обведу прощальным взглядом свою комнату в петербуржском доме, стараясь запомнить все милые моему сердцу вещицы, гравюры и акварели на стенах, книги на полках.

Мне предстоит сейчас выслушать все, что могут сказать уходящему в боевой поход офицеру матушка, супруга и старшие дети, а также утереть слезы с их лиц и дать клятву, что вернусь целым и невредимым.

Флот наш возродился к новой жизни, и я благословляю тот день, когда шалый мой дядюшка Артамон, ныне помощник командира фрегата «Проворный», сманил меня бежать в Роченсальм.

Теперь Артамон, как и я, женат, счастлив в браке, отец четверых сыновей. И, думаю, нетрудно догадаться, кого в тысяча восемьсот четырнадцатом году он встретил в Париже на улице Сен-Дени.

То, как мой отчаянный дядюшка гонялся за своей Камиллой, сюжет для особенного романа в духе сэра Вальтера Скотта. Особую роль в этой истории сыграла его встреча с Иваном Петровичем Липранди, который тогда состоял сперва обер-квартирмейстером корпуса Винценгероде, а всем известно, что означает сия должность, а потом в чине подполковника переведен был к графу Михаилу Семеновичу Воронцову, командовавшему русским оккупационным корпусом в Париже. Там Липранди, по слухам, ловил отъявленных и опасных заговорщиков-бонапартистов в тесном содружестве со знаменитым Эженом Видоком, бывшим каторжником, а в то время – префектом парижской полиции.

О том, как удалось найти и обезвредить Армана Лелуара, я знаю только со слов Артамона. Камилла решительно не желает вспоминать о своих приключениях и дружбе с Липранди, хотя, когда он после дуэли, на которой застрелил своего противника, был переведен в Камчатский пехотный полк, она через общего знакомого пересылала ему туда деньги. Сейчас Иван Петрович уж несколько лет как в отставке и, сказывали, пишет любопытные мемуары.

Самое же удивительное в истории Камиллы, что мать Луизы, Франсуаза де Шавонкур, после возвращения на французский престол Бурбонов прибыла в Париж, и Камилле удалось с ней встретиться. Почтенная дама признала Камиллу за свою родственницу, пустила в ход все связи, нашла и священника, тайно крестившего малютку в тысяча семьсот девяносто первом году. Были выправлены все документы, и Камилла пошла под венец как маркиза де Буа-Доре. Маркизой она успела пробыть примерно три недели, а потом сделалась госпожой Вихревой и, насколько я знаю, ни разу об этом не пожалела.

Судьба Бессмертного сложилась неожиданным образом. При осаде Данцига, когда наши лодки с безумной отвагой подходили под самые укрепления, он был ранен. Но в отставку не подал, а перешел на сухопутный образ жизни и стал преподавать в Петербуржском инженерном училище такие страшные для всякого человека предметы, как аналитическую и начертательную геометрию, тригонометрию, дифференциальное и интегральное исчисление. Поскольку моя голова не так устроена, чтобы вмещать эти премудрости, то я гляжу на всех математиков и геометров со священным ужасом.

Мы с Артамоном и Сурком уж полагали, что семейное счастье этому чересчур логическому господину не суждено. Однако ошиблись – и безумно своей ошибке рады.

Господин Филимонов вернулся с войны раненным в грудь. Натали самоотверженно выхаживала его, находя лучших докторов, и он даже одно время выглядел совсем здоровым. У них родилась дочка. Но на Масленицу тысяча восемьсот восемнадцатого года Филимонов, сопровождая жену свою на бал, простудился и сгорел в считанные дни от неодолимой горячки.

Некоторое время спустя Натали отыскала Бессмертного. Они и до того сохраняли приятельские отношения, Бессмертный бывал всегда хорошо принят в филимоновском доме, как человек, способствовавший счастливому воссоединению супругов. Как утверждает Камилла, принимавшая участие в этой интриге, Натали чуть ли не сама предложила Бессмертному стать своим мужем. Звучит диковинно, но, зная полную неспособность нашего друга ухаживать за дамами, вполне правдоподобно.

Сурок, который тоже каким-то образом поучаствовал в этом сватовстве, клянется и божится, что Бессмертный, осознав возможность жениться на красавице-вдове давнего своего товарища, произнес:

– Логично!

Они повенчались, и Натали принялась рожать детей. Сейчас у Бессмертного два сына и дочь, он немного пополнел, лицо посветлело, и выглядит он вполне счастливым. Эмилия Штейнфельд покинула их, выйдя замуж за столичного немца-булочника, и ко всем праздникам присылает корзинки наилучшего хлеба, печенья и кренделей.

Сам Сурок все еще не женат и клянется вступить в брак не ранее сорока пяти лет. Меж тем жилище его – подлинный музей всяких механических чудес. Он выкупил одного крепостного, гениального самоучку, у его владельца, и они вместе соорудили и поворотное колесо с рулем для селерифера, и много иных странных штук, которые впору показывать за деньги на Нижегородской ярмарке. Сурок благодаря этим изобретениям стал любимцем наших детей и добрым дядюшкой Алексеюшкой. Но мы надеемся, что придет и его черед обзаводиться семьей и детишками, а жены наши уже присмотрели ему целую роту достойных невест.