Сын вытащил из кармана рогатку и прицелился в птичку на груше. Это был дом моего сослуживца, замначальника уезда Чэня, потомка того самого таньхуа — «искателя цветов»,[271]получившего учёную степень ещё при Цинах, во время правления под девизом Даогуан.[272]Пышно цветущая ветка груши свешивалась за стену, на ней и сидела птичка. И тут, словно спустившись с небес, у входа в магазин Синьхуа возникла Пан Чуньмяо. Сынок, пёс, всё, я за вами больше не слежу.

Чуньмяо в белом платье, и не то чтобы я смотрел на неё влюблёнными глазами — как говорится, «в глазах любящего любимая подобна Си Ши[273]», — она действительно стройна и изящна. Чисто умытое лицо без следа косметики — казалось, я слышу свежий запах сандалового мыла, вдыхаю исходящий от неё аромат, который сводит с ума, опьяняет, от которого я чувствую себя небожителем, от которого умираю. На её лице играет улыбка, поблёскивают глаза, сияют, как фарфор, зубы, она смотрит на меня, зная, что я смотрю на неё. Самый час пик, по улице снуют машины, по тротуарам, изрыгая чёрный выхлоп, носятся скутеры, им навстречу сломя голову катят велосипедисты, отчаянно сигналят важные лимузины — это всегда вызывало крайнее отвращение. Но сегодня всё стало прекрасным.

Она стояла, пока кто-то из сослуживцев не открыл для неё дверь изнутри. Перед тем как войти, она прижала пальцы к губам и послала мне воздушный поцелуй. Он бабочкой перелетел через улицу, подлетел к окну, попорхал, влетел и опустился мне на губы. Милая моя, да я для тебя сквозь огонь и воду пройду, жизни не пожалею.

Вошла секретарша. Она известила, что утром я должен присутствовать на совещании уездного парткома по созданию в Симэньтуни особой экономической зоны по туризму. В совещании примут участие члены постоянного комитета парткома, все заместители начальника уезда, члены парткома, ответственные лица от каждого отдела уездной управы, а также первые лица всех банков. Понятно. Цзиньлун затеял большую игру, но впереди и его, и меня, похоже, ждут не букеты цветов и гладкая дорога. Было предчувствие, что наш с братом удел будет трагическим, но останавливаться уже нельзя. В этом смысле мы действительно друг друга стоили.

Прибравшись на столе перед тем, как уйти, я снова взял бинокль и занял привычную позицию у окна. И увидел, как собака моего сына ведёт мою жену через улицу прямо ко входу в книжный магазин. Я читал несколько произведений Мо Яня, где собаки у него чуть ли не умнее людей, и всегда потешался над этой ерундой. Но теперь верю, что так оно и есть.

Когда я проводил твоего сына до школы, к воротам неторопливо подкатил серебристо-серый лимузин «тойота краун». Из него вышла наряженная девочка. Твой сын поздоровался с ней по-иностранному:

— Хай, Пан Фэнхуан!

— Хай, Лань Кайфан! — ответила девочка.

И они вместе зашли в школу.

Я проводил взглядом умчавшийся лимузин, а у ноздрей струился запах Пан Канмэй. Этот запах, в котором преобладал дух свежераспиленной софоры, был известен мне и раньше, но теперь он смешивался с запахом новеньких юаней, ароматом французских духов, сверхмодной одежды и дорогих украшений. Я обернулся на узкий дворик школы Фэнхуан. Известная школа с серьёзными учителями, она походила на золотую клетку, в которой тесно сбились пичужки с красивым оперением. Выстроившись на спортплощадке, они наблюдали, как под звуки государственного гимна медленно поднимается красный стяг.

Я перебежал улицу, повернул на восток, потом на север, неспешно направляясь к площади перед железнодорожным вокзалом. Утром твоя жена бросила мне четыре блинчика с луком. Желая оправдать её расположение, я съел все четыре, и теперь они тяжело, как кирпич, давили на желудок. Меня учуяла венгерская борзая во дворике за ресторанчиком и гавкнула пару раз в знак почтения. Отвечать не хотелось. На душе в тот день было нерадостно. Было предчувствие, что он будет беспокойным и для людей, и для собак.

Получилось, что с твоей женой мы встретились ещё до того, как я добрался до её рабочего места. Я дал ей знать по-собачьи, что твой сын благополучно прибыл в школу. Она слезла с велосипеда:

— Четвёрочка, ты же всё замечаешь, он хочет оставить нас.

Сочувственно глядя на неё, я приблизился и повилял хвостом в утешение. Мне хоть и не нравится, как от неё пахнет прогорклым маслом, но она всё же моя хозяйка.

Держа велосипед, она уселась на поребрик и поманила меня. Я подчинился. Дорога рядом с акацией усеяна белыми лепестками. Из стоявшей неподалёку мусорной урны в виде панды несло какой-то дрянью. Сотрясая всё вокруг и изрыгая клубы чёрного дыма, мимо проезжали трёхколёсные тракторы с прицепами, гружёнными овощами, но на перекрёстке их останавливали дорожные полицейские. Движение такое беспорядочное, что вчера под колёсами погибли две собаки. Твоя жена погладила меня по носу:

— Четвёрочка, у него есть другая. От него пахнет женщиной. У тебя нюх куда лучше, ты наверняка тоже учуял. — Она достала из велосипедной корзинки стёртую добела чёрную кожаную сумочку, вынула листок бумаги, развернула и поднесла мне под нос два длинных волоса: — Вот, это её, нашла на одежде, которую он оставил дома. Помоги мне найти её, пёсик мой. — Она завернула волосы и встала, опершись на поребрик. — Помоги мне найти её, Четвёрочка. — Глаза влажные, но в них пылает огонь.

Я даже не колебался, это же моя обязанность. Вообще-то я и без волос знал, кого искать. И неторопливо побежал, ища линию этого запаха, похожего на запах лапши из зелёных бобов. Твоя жена следовала за мной на велосипеде. Из-за увечья ей легче было сохранять равновесие, когда она ехала быстро.

У входа в книжный магазин Синьхуа, я заколебался. Из-за прелестного запаха я симпатизировал Чуньмяо, но, глядя на раскачивающуюся из стороны в сторону фигуру твоей жены, всё же решился. Ведь я же собака, а собака должна быть преданной хозяину. И я пролаял пару раз у входа в магазин. Твоя жена толкнула дверь и впустила меня. Пролаяв пару раз перед Чуньмяо, которая в это время протирала влажной тряпкой прилавок, я понурил голову. Просто не мог смотреть ей в глаза.

— Не может быть, — глядя на меня, удивилась твоя жена. Я тихонько поскуливал. Подняв глаза на покрасневшее лицо Чуньмяо, она проговорила с болью, отчаянием, но и сомнением в голосе: — Разве может быть, чтобы это была ты? Почему ты?

Две другие продавщицы подозрительно поглядывали на нас. Одна, краснорожая, заорала, дохнув жуткой смесью соевого сыра и лука-порея:

— Чья собака, выведите её отсюда!

Другая, распространяя вокруг запах мази от геморроя, негромко проговорила: