в считаные секунды — матрос взвыл от боли, а нож оказался в руке у Борьки, и он всадил его по самую рукоятку матросу в спину. Как раз напротив сердца. Тот умер мгновенно. А Борьку взяли прямо на базаре, на площади перед входом. Прибежали трое милиционеров-абхазцев, скрутили его и увели. У входа уже стоял «воронок». Матрос оказался местным, гагринским, русским. Приехал домой на побывку, на пять суток. Настя металась там в милиции, в прокуратуре, но, конечно, сделать ничего не могла. Да и что она могла сделать? Ее тоже вызывали на допросы, выясняли, знала ли она этого матроса раньше? Даже взяли подписку о невыезде. Только теперь разрешили уехать. А у нее уже и денег ни копейки не было, продала хозяйке-татарке кое-какие вещи и вот приехала, но все равно не знает, что делать... Следствие почти закончено, Борька сидит в следственном изоляторе, ждет суда. Вот и вся дикая и страшная история.

- Когда суд-то будет, не сказали? — глухо спросил Робка. Он протрезвел совсем и с ненавистью смотрел на Настю.

- Сказали, вызовут телеграммой... — дрожащими губами отвечала Настя. — О господи, что теперь будет… что будет?…

- Что будет? Сидеть Боря будет! Из-за тебя! Не надо с моряками на базарах лапаться! Сука паршивая! — закричал он в ярости, сжав кулаки, и каждое его слово больно било Настю, но она не отвечала, только сильно вздрагивала, согнув плечи и опустив голову.

А потом медленно пошла по переулку, закрыв лицо руками, видно, плакала. Робку тоже всего трясло, он стоял, сжав кулаки так, что ногти больно вонзились в ладони, смотрел несчастной Насте вслед и в глубине души понимал, что она не виновата, все случилось так, как и должно было случиться... Только что теперь матери сказать? Не успел на воле погулять и опять загремел ее ненаглядный Борька…

Робка утер рукавом вдруг ставшее мокрым от пота лицо и побрел обратно во двор. В ушах вдруг зазвучала мелодия песни, которую они пели с Борькой и Гаврошем давным-давно. Звенели струны, и отчетливо слышался Робке голос Гавроша:

Из-за пары растрепанных кос,

Что висели у нее со спины,

С оборванцем подрался матрос

Под азартные крики толпы.

Оборванец был смел и силен,

В нем кипела, играла любовь,

И, матрос под конец был сломлен,

Горлом хлынула алая кровь…

И склонившись над трупом врага,

Посмотрев ему прямо в глаза,

В нем он брата родного узнал,

И матрос ничего не сказал.

Волновалась, шумела толпа,

И рыдал оборванец босой,

Неподвижно стояла она,

Белокурой играя косой…

Через два месяца, уже осенью, Настя действительно получила повестку из Гагр. Ее вызывали на суд в качестве свидетеля. Она второй раз приехала к Робке и опять до вечера ждала его у подъезда. Показала повестку. Робка решил поехать с ней. Мать до сих пор ничего не знала. Назанимал денег, и поехали. Борька страшно обрадовался, увидев в зале суда младшего брата.

За непреднамеренное убийство Борьку приговорили к семи годам заключения в исправительно-трудовой колонии строгого режима. А Борька, словно и не слышал приговора, который зачитывал судья, все смотрел на Робку и Настю, потом уже, уходя под конвоем из зала суда, подмигнул им и улыбнулся своей хищной волчьей улыбкой. Адвокат, молодой парень-грузин, после суда горячо убеждал Настю и Робку, что сделал все возможное, что суд запросто мог влепить десять лет, но он, адвокат, заставил суд учесть все смягчающие вину обстоятельства…

Когда возвращались в поезде, Робка опять вспомнил, как они втроем теплым летним вечером распевали во дворе эту самую песню про оборванца и матроса. Мог ли тогда его старший брат хоть на мгновение предположить, что он поет про свою судьбу... Но если даже и допустить такую дикость, что мог, то Борька уж точно на все сто никогда в это не поверил бы. Хоть бы тысяча гадалок нагадала…

Настя всю дорогу молчала как пришибленная, смотрела в окно, потом сказала тихо, больше самой себе:

- Опять я осталась совсем одна…

Робка посмотрел на нее, ничего не ответил, утешать не стал. Ненависть к ней в его душе прошла, но и симпатий особых Настя у него не вызывала, жалости тоже, хотя в редкие моменты, когда она смотрела на него, в глазах ее открывалась бездонная, как омут, черная печаль.

К слову сказать, Настя и не искала сочувствия, с Робкой держала себя независимо. Умная девка, бесстрастно подумал про нее Робка, и красивая. У Борьки все же губа не дура.

Во время стоянки в Краснодаре Робка сходил на станцию за пивом... Прихватил и бутылку водки. От водки Настя отказалась, но пива выпила. До Краснодара они ехали в купе вдвоем, но тут к ним подсели двое парней. Побросали рюкзаки и ушли в вагон-ресторан.

- Ладно, пусть будет, как будет... — сказал Робка, выпив водки.

- Боря любил это говорить, — чуть улыбнулась она. — Ведь как-нибудь да будет, ведь никогда же не было, чтоб никак не было.

- Точно, — кивнул Робка.

- А татарка, у которой мы жили, сказала, что в Коране есть такие слова, — добавила Настя.

- Дану?

- Только они немного по-другому. Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе, — улыбаясь, закончила Настя.

Робка подумал, сказал:

- Мудро сказано, — и нахмурился, вспомнив

Борьку. — Вот и с Борькой моим случилось так, как должно было случиться... Он все время нарывался. Если по-честному, я думал, что его раньше за что-нибудь заметут... Понимаешь, беспредельщик он. Для Борьки, кроме него самого, никого не существует. Я его люблю очень, но это... правда.

- Ты не прав, — возразила Настя, и глаза ее потемнели, стали совсем черными. — Он очень ожесточенный человек... жизнь такая, понимаешь? Я тоже никого, кроме себя, не любила... ненавидела даже. Пока его не встретила. А он — меня... Ты даже не представляешь, какой он добрый.

Робка вспомнил брата, вздохнул:

- Может, ты и права... А сама чего так? Никого, кроме себя? С чего это вдруг?

- Ты же ничего про меня не знаешь. — Она невесело усмехнулась.

- Расскажи — узнаю.

- Зачем? Чтоб дорогу скоротать? Не стоит.

Они расстались на вокзале в Москве, попрощались за руку, улыбнулись друг другу для порядка и разошлись в разные стороны. Правда, Настя