провода, Лев схватил их разом пятерней и оттянул в сторону, срывая — датчики на мониторах запищали. Не обращая никакого внимания — как будто так и надо, — он уже вставал на ноги, придерживаясь за койку.

Прибежавшая медсестра — теперь он её узнавал, это была Лиза из хирургии, — схватила его за плечи и принялась усаживать обратно.

— Лев Маркович, вы куда собрались?!

— Мне нужно в душ, — прямо сказал он ей.

— В душ?! Вам пока нельзя!

— Кто сказал?

— У вас корсет на ребрах и вообще… Вам вставать нельзя!

Лев, как будто не замечая давящих на плечи ладоней, опустил растерянный взгляд на девушку. Заметил:

— Но я уже встал.

— Так лягте обратно!

Он не лёг, но сел. Понимая, что не в том положении, чтобы командовать, он с надеждой спросил:

— Можно хотя бы зубы почистить?

Она выдохнула:

— Да зачем вам?!.. Вы только в себя пришли.

— Во рту как будто кто-то насрал.

— Это после анестезии.

— Анестезиолог насрал?

Она фыркнула от смеха, но Лев смотрел на неё серьёзно. Ему вообще казалось, что это очень серьезный разговор.

Лиза сдалась:

— Хорошо, но я помогу дойти до ванной.

Она перехватила его руку и завела за голову, он встал, опираясь на хрупкое плечо, которое, казалось, не в силах его выдержать. Поймав нужно положение тела, позволяющее ему шагать без боли, Лев пошевелил пальцами на Лизином плече и спросил: — Как тебе мой маникюр?

— Очень красивый, — сразу сказала она.

Он цыкнул, не соглашаясь:

— Цвет не очень.

— А почему такой выбрали?

— Сын выбирал, — ответил Лев. — У него со вкусом не очень, он из детского дома.

Она опять фыркнула, смеясь чему-то своему. Добравшись до ванной — своей собственной, с душевой кабиной и индивидуальным гигиеническим набором, — Лев оперся руками на косяки, сообщая Лизе:

— Мне нужно поссать.

— Э-э-э… Помочь?

Лев представил, как она будет доставать ему член из пижамных штанов, и помотал головой, пробираясь к унитазу по стеночке.

— Не надо, — сказал он. — А то тебя обвинят в харассменте.

— Скорее вас, — негромко откликнулась девушка, прикрывая дверь.

— Тем более.

Перед унитазом его ещё лихорадило (он представлял вражеские мишени в синеватой воде и сбивал их своей струей), и потом, перед раковиной, когда чистил зубы — тоже. Сопровождая отправку зубной щетки в рот звуком пропеллера вертолета («Самолетик лети-и-и-ит…»), он елозил ею во рту, бубня под нос стихотворение Мойдодыра (ту часть про зубной порошок). После того, как умыл лицо холодной водой, стал понемногу возвращаться к реальности, и когда снова пришлось опереться на Лизино плечо, старался не смотреть девушке в глаза, вдруг застеснявшись своего поведения.

До обеда он провалялся в постели, залипая в фильмы и сериалы на канале 2х2 (телек висел прямо перед кроватью), и старался ни с кем лишний раз не разговаривать, чтобы не ляпнуть лишнего. А потом он услышал, как в коридоре хлопнула дверь, и раздались голоса — те голоса, что он узнал бы даже под анестезийным бредом — и Лев щелкнул кнопку выключения на пульте, чтобы в семье не решили, будто он всерьёз смотрел «Сумерки». Да просто… Ну а что ещё смотреть? На другом канале шло «Время покажет», это было бы ещё хуже!

А когда любимая троица появилась на пороге палаты, Лев, забывшись, начал вставать, пока боль в груди не заставила его опуститься обратно. Но он не расстроился этой боли, он её как будто даже не заметил, думая лишь о том, что вот они — его дети — живые и здоровые, как он и обещал, и его Слава, любимый Слава…

Слава смотрел грустно и напряжённо. Только тогда мысль, не приходившая в голову раньше, настигла Льва: может, он считает его виноватым? Да, дети в порядке, но он подверг их опасности, они попали в эту жуткую аварию вместе с ним, они видели, как одна машина пробивает другую, как гнется железо, как льётся кровь изо рта их отца — и это, наверное, не то, что хотел для них Слава. Не то, что он имел в виду, отправляя их в путешествие и прося о «целости и сохранности».

Они с минуту смотрели друг на друга в молчании (пока Ваня поднимал изголовье кровати, а Мики осматривал палату), потом обменялись репликами, которые ничего не значили, Слава присел на край постели Льва, и вот тогда — тогда он его заметил. Маникюр. Лев ждал, что он заметит, и следил за его лицом затаив дыхание. Слав держал его руку, изучающе водил тонкими пальцами по розовым ногтям со следами клея, и Лев, извиняясь, объяснил: — Отклеились, — имея в виду стразы.

Слава повернул голова и их глаза встретились.

— Если хочешь, я тебе потом другие приклею.

— Хочу.

Взгляд такой долгий, что невозможно было трактовать его иначе, и Лев потянулся за поцелуем, снова ловя себя на боли, но не переставая тянуться — до тех пор, пока Слава первым не подался вперед, укладывая обратно на койку, беря лицо в ладони, накрывая губы своими. Снова его дыхание, его руки, его тело, его тепло. Лев обвил Славины плечи, прижимаясь плотнее, и подумал: «Как в Эдемском саду».

А потом Слава сказал ему, что скоро они будут дома.

Слава [88]

— Можешь сильнее?

— Сильнее? Я боюсь сделать больно.

— Ты наоборот слишком нежничаешь.

— Потому что у тебя ребра сломаны! — напомнил Слава.

— Фигня. Дави сильнее.

Слава с усилием принялся разминать мышцы плеч, играя с ними, как с пластилином. Лев сидел на кровати, сложив руки на спинку стула, а сам Слава стоял на коленях за его спиной, впервые пробуя себя в роли массажиста (ну, если не считать всех тех массажей, которые не имели никакого отношения к лечебным, но сейчас об этом лучше не думать). Капризный пациент без перерыва жаловался, что всё не то, не так, «ты меня жалеешь» и «у тебя пальцы слабые».

Выдохнув, Слава прекратил движение, устало обнял Льва за шею, стараясь не наваливаться, и чмокнул в щеку.

— Всё, устал.

Тот собирался что-то недовольно фыркнуть, но после поцелуя — Слава это заметил — улыбнулся и забыл.

Это был уже восьмой день в больнице. Лев изнывал от постоянного ношения бандажа, жаловался на боль в спине, которая, с его слов, давно превысила