Нигде более, чем в подобной форме деспотизма, не зависит все отличных свойств каждого отдельного властелина. Не такой был, однако, человек Мансур, чтобы позволить своему визирю мудрить над собой, да и Халид с Яхьей не были настолько глупы, чтобы раздражать его своим самодовольством либо питать надежды на какую-либо иную роль, кроме разумных помощников высочайшей воли. Со своей стороны и халиф обладал слишком возвышенным настроением, чтобы искать утех владычества вне безустанной работы правителя. Мало имели сходства с этим мощным человеком те, кому предназначалось продолжать его творение. Уже при первых его преемниках обнаружилось все зло механизма придворного правления. Ближайшим повелителем был его сын Мухаммед, прозванный аль-Мах-дием (158–169 = 775–785). Отец заставил присягнуть ему еще в 147 (764), склонив Ису ибн Мусу временно отказаться от своих прав с тем, чтобы стать халифом по смерти сына. Не обладая неутомимостью и прозорливостью своего отца, все же Махдий перенял кое-что у него. Хотя новый халиф ценил бармекидов и держал их постоянно на высоких постах, но ни одного из них не сделал своим визирем; зачастую он менял последних, и на первых порах управление велось твердо, но никоим образом не жестоко. Мало-помалу, однако, халифа опутали сети гарема, и он был не настолько проницателен, чтобы прозревать все интриги своих приближенных. Падению визиря Абу Убейдуллы в 161 (778) поспособствовал, например, камердинер Раби с помощью самой незатейливой интриги; так пошло и дальше; до самой смерти повелителя (169 = 785) во всех превратностях высшей политики участвовал этот хитрый интриган. И доблестный Я’куб ибн Да’уд, долгое время пользовавшийся особым доверием монарха, пал тоже в 166 (782/3) за то, что осмелился сделать представление халифу о его излишней расточительности; другие же полагают, за то, что он оказал недозволительное по отношению к одному из бедных алидов сострадание. Между тем подобное увещевание было на самом деле слишком основательно. Начиная с Махдия расточение государственного имущества усиливается, доходя до самой утонченной, иногда поистине безумной роскоши, а при Харуне достигает апогея. Это и было скорее, чем все остальное, причиной быстрого расстройства финансов. А с 40 г. Махдий, погрязая все более и более в чувственных развлечениях, потерял собственную волю и окончательно подпал под влияние жены своей, Хейзураны. Была это невольница, которую вслед за своим вступлением на трон 159 (775/6) он сначала освободил, а потом женился на ней. От нее родились два сына, Муса и Харун. Первому тотчас же дано было прозвание Аль-Хади (руководящий), ему присягнули как наследнику и принудили снова отречься вечного кандидата на престол Ису (Сафар 160=ноябрь-декабрь 776)[318], а в 166 (782) Харун был объявлен будущим преемником Хади и отличен почетным титулом «Ар-Рашид» (прямоидущий). Хейзурана предпочитала своего младшего сына Харуна, а так как он приходился молочным братом Фадлу, сыну бармекида Яхьи, то его стороны придерживалась и вся эта влиятельная семья. Находясь под влиянием жены, все более и более отвращался Махдий от Хади и решился в 168 (785) лишить его наследия в пользу Харуна. В это время Хади был в отсутствии, участвуя в военном походе в Джурджане; на послание отца, требовавшее от него согласия, он ответил холодно отказом. Махдий тотчас же пустился в путь, чтобы лично переговорить с непослушным сыном, но в дороге внезапно скончался у Мазебдана, в окрестностях Хульвана, в Мидии. Одни говорят, что ему не посчастливилось на охоте, другие — будто был нечаянно отравлен ревнивой невольницей, приготовившей яд для своей соперницы (22 Мухаррем 169 = 4 августа 785). Государство обязано, во всяком случае, бармекиду Яхье тем, что на этот раз устранен был самый подходящий повод к борьбе братьев. Сам Махдий в 161 (778) назначил его секретарем, иными словами, воспитателем 12-летнего[319] Харуна. От имени молодого принца заведывал он управлением западной половины государства, т. е. Азербайджаном, Арменией, Сирией и Африкой. Будучи сам персом, он не посмел и думать, опираясь на эти провинции, противопоставить Хади своего воспитанника; к тому же он понимал, что немедленно же арабы снова возьмут перевес. Мудрый министр посоветовал своему принцу без дальних околичностей присягнуть брату. Харун был еще молод, а долго ли проживет Хади, кто же мог это знать? О характере последнего до нас дошли описания лишь позднейших историков, которые обоготворяли Харуна, поэтому и не могут считаться беспристрастными судьями. Впрочем, то, что известно о нем достоверно, отчасти располагает в его пользу. Историки, положим, рассказывают, будто он заботился только о своем гареме; но это никак не согласуется с его первыми энергическими действиями. Привыкшая за последние годы Махдия вмешиваться в управление Хейзурана пожелала поступать таким же образом и теперь. Халиф строжайше запретил ей показываться где-либо вне своего гарема и иметь какие-либо прямые сношения с офицерами и служащими, одним словом, дал ясно понять, что он не нуждается ни в чьей опеке. Понятно, Хейзурана из себя выходила. Как рассказывают, несогласия между матерью и сыном дошли до того, что Хади, этот арабский Нерон[320], пытался отравить свою мать, а Харуна казнить. Было ли в этом обвинении нечто достоверное, трудно решить. Вот одни голые факты. Конечно, Хади, как это постоянно водилось в семье, намеревался лишить брата наследия в пользу своего собственного сына Джа’фара и уже наметил подготовительные меры. Яхья бармекид, благодаря сложившимся обстоятельствам, понятно, впал в немилость и был арестован. А затем, в ночь на 16[321] Раби I 170 (14–15 сентября 786) по общераспространенному преданию[322], халифа задушили в постели подушками невольницы его матери. Тотчас же, как только наступила смерть повелителя, Хейзурана лично сообщила об этом Яхье, и в ту же самую ночь один из высших сановников взял с постели маленького Джа’фара и заставил его под угрозой смерти признать Харуна. Таким образом, произошла, во всяком случае, дворцовая революция, и в такой острой форме, которую для династии, едва просуществовавшей 50 лет, нельзя было не признать в будущем многообещающей. Конечно, непрерывность правления была сохранена, но истинными представителями ее теперь становились бармекиды, а не владетельный дом. Харуну (170–193 = 786–809) было при восшествии на престол 21 или 22 года, но он уже привык, чтобы за него действовали мать и «отец» его, Яхья, к тому же им обоим был он обязан властью. Понятно, и дальше он разрешал им управлять. Хейзурана скончалась в 173 (789/90), но Яхья и его сыновья, в особенности Фалд, молочный брат, и Джа’фар, друг, а вскоре всеми признанный любимец халифа, вознеслись теперь на высшие ступени. В 178 (794) Рашид передал формально управление всеми делами Яхье; в 176 (792) назначен был Фадл генерал-губернатором Армении, Азербайджана, Мидии и Каспийских провинций, а в 178 (794) также и наместником Хорасана. Джа’фар же находился постоянно, за исключением случайных отдельных поручений, непосредственно возле своего царственного друга. Общением с этим милым и остроумным молодым человеком халиф особенно дорожил.