Вскоре появилась Сара Джейн с большим подносом в руках, на котором она установила богато украшенный серебряный кофейник и такие же сахарницу и молочник, а также фарфоровые кофейные чашки, крохотные кофейные ложечки и тарелку с имбирным печеньем. «Сама пекла сегодня утром», — призналась она. Я же неожиданно для себя задался вопросом, как бы Либби отреагировала на все это: на кукол, на демонстрацию кофейного сервиза, на Сару Джейн Беккет-Гамильтон — и, самое интересное, что сказала бы Либби, присутствуй она при этом разговоре, и что предпочла бы не говорить.

Сара Джейн опустила поднос на кофейный столик и принялась разливать кофе, безостановочно болтая: «Боюсь, я не очень любезно отозвалась о Катиной манере одеваться. Иногда со мной это бывает, ты должен простить меня. Я столько времени провожу одна — Перри все время в отъезде, девочки, понятное дело, в школе, — что в тех редких случаях, когда ко мне заглядывает кто-нибудь, я забываюсь и не слежу за своим языком. На самом деле мне следовало сказать, что у Кати не было опыта ни в моде, ни в цвете, ни в стиле, поскольку выросла она в Восточной Германии. Чего можно ожидать от человека из страны Восточного блока? Уж конечно, не haute couture![26]По правде говоря, заслуживает восхищения уже то, что она вообще захотела поступить в колледж и заниматься одеждой. Просто крайне неудачно — трагично — получилось, что свои мечты и свое неумение ухаживать за детьми она принесла в дом твоих родителей. Это было убийственное сочетание. Сахара? Молока?»

Я принял от нее чашку. Как она ни старалась завлечь меня в обсуждение манеры одеваться Кати Вольф, ей это не удалось. Я спросил: «А папа знал, что она небрежно выполняет обязанности няни?»

Сара Джейн взяла в руку чашку и стала помешивать в ней ложечкой, хотя не клала туда ничего, что требовало бы размешивания. «Думаю, твоя мать передала ему мои слова».

«Но вы сами ничего ему не говорили».

«Я сообщила о том, что видела, одному из родителей. Не было никакой необходимости повторять то же самое и другому. Твоя мать чаще бывала дома, чем отец. Его мы редко видели, ведь он работал на двух работах, как ты помнишь. Попробуй моего печенья, Гидеон. Ты по-прежнему любишь сладкое? Как забавно. Мне пришло на ум, что Катя просто обожала сладкое. Особенно шоколад. Ну, полагаю, это пристрастие тоже берет начало в детстве, проведенном в Восточном блоке. Они там плохо питаются».

«А другие пристрастия у нее имелись?»

«Другие пристрастия?» Сара Джейн удивленно подняла на меня глаза.

«Я знаю, что она была беременна, когда все случилось, и я помню, как однажды видел ее в саду с мужчиной. Его я не разглядел, но смог догадаться, чем они занимались. Рафаэль считает, что это был Джеймс Пичфорд, жилец».

«Вот уж не думаю! — запротестовала Сара Джейн. — Джеймс и Катя? Ерунда! — Она засмеялась. — Джеймс Пичфорд не питал к ней никаких особых чувств. Что за странная идея пришла тебе в голову, Гидеон! Он помогал ей с английским, это правда, но сверх этого… Должна сказать, что Джеймса Пичфорда отличало некоторое равнодушие к женщинам вообще, так что нельзя не

задуматься над тем, какова его сексуальная ориентация, извиняюсь за выражение. Нет-нет, Катя Вольф никак не была связана с Джеймсом Пичфордом. — Она взяла с блюда еще одно печенье, — Разумеется, когда под одной крышей проживают разнополые взрослые люди и при этом одна из женщин оказывается беременной, вполне логично предположить, что отцом ребенка является кто-то из мужчин этого сообщества. Да, это первое, что приходит в голову, но в данном случае… Нет, это был не Джеймс. Твой дедушка тоже отпадает. И кто еще у нас остается? Конечно, Рафаэль Робсон. Тебе не кажется, Гидеон, что он специально назвал Джеймса Пичфорда, чтобы отвести подозрения от себя самого?»

«А мой отец?»

Сара Джейн пришла в негодование от такого предположения. «Ты же не можешь думать, что твой отец и Катя… Да нет же, тем более что уж родного-то отца ты бы узнал, если бы тем мужчиной в саду был он. Нет, Гидеон. Даже если бы по какой-то причине его было трудно узнать, все равно это не мог быть он, потому что всем сердцем он был предан твоей матери».

«А то, что через два года после Сониной смерти они расстались…»

«Причина этого лежит в самом факте смерти, в неспособности твоей матери пережить трагедию. После убийства дочери она впала в черную депрессию — а какая мать не впала бы? — и так никогда и не оправилась. Нет. Ты не должен думать плохо о своем отце ни при каких обстоятельствах. Я решительно отказываюсь обсуждать подобные предположения».

«Но как тогда объяснить то, что Катя отказалась назвать имя отца ребенка? И она не сказала ни слова о том, что имело отношение к моей сестре…»

«Гидеон, послушай меня. — Сара Джейн поставила кофейную чашку на стол и положила остаток печенья на край блюдца. — Я допускаю, что твой отец в определенной степени восхищался физической красотой Кати Вольф, как восхищались ею все мужчины. Может, он и провел с ней наедине час или два. Может, он и посмеивался добродушно над ее ошибками в английском языке, делал ей подарки на Рождество и день рождения… Но ничто из этого не доказывает, что они были любовниками. Ты должен немедленно выбросить эту идею из головы». «И все же отказ Кати говорить с кем бы то ни было… Мне говорили, что она не общалась даже со своими адвокатами, а это вообще не имеет смысла».

«Для нас это не имеет смысла, — согласилась Сара Джейн. — Но не забывай, что Катя была чрезвычайно упряма. Я почти не сомневаюсь, как все было: она просто вбила себе в голову, что если молчать, то все будет в порядке. Она ведь приехала из коммунистической страны, где криминалистика не так развита, как у нас в Англии, то есть ее заблуждение в какой-то степени понятно. Вероятно, она думала, что у обвинения нет твердых доказательств. Она решила, что достаточно будет сослаться на телефонный звонок, из-за которого ей пришлось ненадолго отвлечься от девочки, что и привело к трагическим последствиям… хотя зачем придумывать что-то столь легко опровергаемое? Откуда ей было знать, что обнаружатся дополнительные факты, которые, в контексте смерти Сони, послужат косвенным доказательством ее вины?»

«А какие еще факты стали известны? Я имею в виду, помимо беременности, лжи о телефонном звонке и ссоре с моими родителями?»

«И помимо тех старых травм и повреждений на теле твоей сестры, что обнаружились в ходе расследования? Ну, прежде всего, ее характер. Ее вопиющее равнодушие к судьбе родных, оставшихся в Восточной Германии. К тому, каковы были для них последствия ее побега. После ее ареста журналисты выяснили кое-что, в газетах появились статьи на эту тему. Ты не помнишь? — Она снова взяла чашку, подлила себе кофе. Она не замечала, что я к своей чашке еще не прикоснулся. — Ах, конечно, ты не помнишь. И не можешь помнить. Ведь мы сделали все возможное, чтобы оградить тебя от тех событий, и никогда не говорили о них при тебе. Газеты в том возрасте ты еще, само собой, не читал, поэтому не можешь помнить то, чего не знал. В общем, ее семью разыскали — не представляю, как это получилось, хотя кто знает этих коммунистов, может, они только рады были помочь, чтобы участь несчастной семьи стала известна всем в качестве предупреждения для тех, кто помышляет о побеге…»