Де Шанс шагнула в открытый дверной проем и высоко подняла походный фонарь, чтобы осветить помещение. Корби и Линдхольм смотрели у нее из-за спины. Стены изгибались вверх к потолку, скрывавшемуся где-то высоко во тьме. В длину комната уходила за пределы досягаемости фонаря, его свет тускло отражался на бесконечных рядах металлических стеллажей, которые заполняли все помещение, словно соты. И здесь, на этих стеллажах, в этих сотах, лежали тысячи и тысячи молочно-белых шаров. Самые маленькие из них были размером с мужской кулак, самые большие – с голову.

– Они похожи на тот, который вы нашли в монолите, – заметил Линдхольм. – Что это такое?

– Памяти, – ответила де Шанс. – Хранилище памятей. История города и тех, кто здесь жил. Ответы на все наши вопросы.

Она двинулась к ближнему стеллажу, но Линдхольм остановил ее, положив руку на плечо:

– Секунду, экстрасенс. Вспомните, как на вас подействовала такая же штука в монолите. Кто знает, что с вами сделают эти.

– Верно, – согласился Корби. – А чудовища могут появиться здесь в любую минуту. Мы должны двигаться дальше.

– Нет, – вяло сказала де Шанс. – Нам нужна информация, которая в этих шарах. Без нее у нас нет ни малейшей надежды выжить.

Линдхольм неохотно кивнул и убрал руку с ее плеча.

– Хорошо. Рас, посмотри, есть ли отсюда другой выход, а я буду охранять экстрасенса. И, де Шанс, постарайтесь покороче. Времени у нас действительно в обрез.

Экстрасенс, в свою очередь, утвердительно кивнула. Она жадно, не отрываясь, смотрела на стеллажи и лежащие на них шары. Где-то в этих бескрайних сотах спрятаны ответы, которые ей нужны; ответы, которые придадут смысл ополчившемуся на людей безумию. Де Шанс медленно шла вперед, пробираясь среди громоздящихся стеллажей, ведомая только собственной экстрасенсорикой. Повсюду вокруг нее шары словно вспыхивали – так воспринимал их мозг, – подобно бессчетным свечкам, сливающимся во тьме. Они были старыми, очень старыми, и памяти их туманились. Но некоторые все еще горели ярко, мерцая и сверкая; именно к последним вела де Шанс ее экстрасенсорика. Де Шанс вытянула к ним руки.

Сначала не было ничего, кроме ровной серости, как на мониторе, настроенном на пустой канал. Затем пришли первые образы, похожие на отдельные фрагменты с бегущей пленки. Сознание экстрасенса дрогнуло под их воздействием. Чуждая природа образов едва не подавила ее, но постепенно де Шанс смогла выжать из них смысл и значение. И тогда перед экстрасенсом развернулся рассказ о великой расе, которая мечтала о чудесном, и де Шанс увидела ее крушение в кошмаре, которому нет конца.

Чужие на Волке-IV создали непонятную и удивительную науку и использовали ее, чтобы освободиться от тирании жесткой формы. Не связанные больше неизменными очертаниями, они могли менять форму по собственной воле. Их жизнь стала свободной и волшебной. Они отращивали крылья и летели вместе с ветром. Они приспосабливали соответствующим образом тела и зарывались в землю. Они возносились выше атмосферы и ныряли в жерла вулканов, где купались в расплавленной лаве. Они стали богами творения, хозяевами всего, что видели.

Но эта перемена не была естественной. Ее осуществило и поддерживало Великое Устройство, размещенное в медной башне в центре города. И не сразу, с ужасом, поняли чужие правду: что они сделали сами с собой. Мозг определял формы тела, но чужие забыли, что мозг – это не только рациональные желания и знание. Стали появляться изменения форм, продиктованные демонами подсознания: генной информацией, «эго» и «суперэго», обусловленные темными областями мозга, которые нельзя просветлить и которыми невозможно управлять. Чужие открыли отвратительные удовольствия и омерзительные страсти, их мечты стали мрачными и грязными. И это стало началом ужаса.

Чужие обладали телепатическими способностями низкого уровня, но Устройство в башне все переменило. Их экстрасенсорика стала дикой и мощной, а мозг утратил священную неприкосновенность. Они быстро поняли, что более сильный мозг может подавить слабейший – и насильно изменить тело побежденного. До появления Великого Устройства чужие на Волке-IV были спокойным, склонным к размышлениям народом. Они долго жили и наслаждались актом творения. Но они зашли слишком далеко и потеряли все, что ценили, и в конце концов остались только чудовища, кравшиеся по улицам города.

Город пал. Его улицы заполнил гной кошмарной жизни, формы и образы которой порождало сумасшествие. И здесь они пришли к окончательному ужасу. Чужие не могли умереть. Оторванная конечность вырастала заново. Раны затягивались в считанные секунды. Чудовища рвали и пожирали друг друга, но убить их теперь было невозможно, как бы жесток ни оказался убийца.

Некоторое время город еще жил. Устройство только воздействовало на живую, одушевленную материю. Но постепенно город распался, поскольку никто не обслуживал технику. Только Великое Устройство продолжало решать свои задачи, поскольку его построили как самосохраняющееся. Оно распространило влияние на всю планету, воздействуя в разной степени на все живое. Однако затем случилось нечто непредвиденное.

Великое Устройство и чужие постоянно поддерживали двустороннюю связь, чтобы программы Устройства могли реагировать на изменения в потребностях чужих. И медленно, постепенно безумие чужих начало сводить с ума Устройство. Его программное обеспечение стало комкаться и рваться, пытаясь удовлетворить потребности и желания чужих. Наконец оно осознало грозящую опасность и приняло единственное оставшееся спасительное решение. Устройство выключилось и погрузило город в спячку, надеясь, что будущее сможет разрешить возникшую дилемму.

Текло время. Записи не показывали, сколько прошло лет или столетий. Чужие не могли умереть, а Устройство было терпеливо. Оно ждало, потребляя для собственной подпитки лишь необходимый минимум энергии.

А потом прибыла Адская группа, и экстрасенсорика де Шанс пробудила Устройство от древней спячки. Но прошло слишком много времени, и Устройство все-таки потеряло рассудок. Может быть, слишком долго действовало на него безумие чужих. Или, может быть, просто нынешний мир слишком отличался от того, для обслуживания которого Устройство было сконструировано, и оно ни в чем не могло теперь найти смысл. Не важно. У Великого Устройства имелись собственные программы.

Оно разбудило Спящих и подняло по тревоге город, и снова начался кошмар.

Де Шанс упала на колени в судорожной тряске. Корби вытянул руку, желая успокоить ее, но остановился, колеблясь: экстрасенса вырвало. Линдхольм смотрел в ту сторону, откуда они пришли. Что-то подтягивалось все ближе к ним. Он включил силовой щит и вытащил дисраптер из кобуры. Левая стена внезапно раскололась сверху донизу, сквозь нее вломилось нечто огромное и бронированное. Один из отлетевших кусков камня разбил походный фонарь де Шанс, и помещение погрузилось во мрак.

Вечер перетекал в ночь. Хантер вел доктора Уильямса и разведчицу по улицам затаившегося города. Солнце медленно скрывалось за циклопическими башнями, зелень неба делалась темней и страшней. Чужие здания бросали непонятной формы тени, случайно освещенные окна ярко и зловеще блестели в наползающем мраке. Было страшно холодно, и продолжало холодать; Хантер дрожал, несмотря на обогревательные элементы, вшитые в форму. Он незаметно поглядывал на Кристел и Уильямса, но их, видимо, холод ничуть не беспокоил. Хантер помрачнел. Разведчики обучены переносить резкие перепады температуры, но доктор – гражданское лицо. Вероятно, действует какое-то из его усовершенствований. Хантер разделял широко распространенное предубеждение против имплантантов, которыми торгуют на черном рынке, но теперь приходилось признать, что иногда они могут оказаться очень кстати. Капитан подышал на замерзшие руки, потер их и постарался думать о теплом.