— «Кедр распростер покровы темно-зеленой тени». Великолепно выражено — «покровы»! Удивительный поэт!

Я не знала, обращается ли он ко мне или нет, однако согласилась — «удивительный!», хотя даже не знала, о ком идет речь: мне надоело, что меня не замечают и из-за этого я принуждена молчать.

Он быстро обернулся ко мне:

— Это вы правильно сказали — удивительный. Да, когда я прочел в «Блэквуде» статью о его стихах, и часу не прошло, как я отправился за семь миль пешком в Милстон (лошадей свободных не было) и сразу же заказал эту книгу. Вот скажите, какого цвета бывают в марте почки вяза?

«Наверное, он сошел с ума! — подумала я. — До чего же он похож на Дон Кихота!»

— Так какого же они цвета? — повторил он с жаром.

— Право, не знаю, сэр, — ответила я, смиренно признаваясь в своем невежестве.

— Конечно, не знаете. И я не знал — старый дурак! — пока не явился этот молодой человек и не сказал мне: «Черны, как почки вяза в марте». А я ведь всю жизнь прожил в деревне — тем более должно мне быть стыдно. Черные! Они черны как смоль, сударыня.

И он снова зашагал вперед в такт музыке каких-то стихов, которые пришли ему на память.

Когда мы вернулись, он во что бы то ни стало захотел прочесть нам все стихи, о которых говорил мне. Мисс Пул поддержала его в этом намерении, — наверное, потому, решила я, что ей хочется, чтобы я услышала прекрасное чтение, которое она так расхваливала; однако позже она объяснила, что добралась в своем вязании до трудного места и хотела считать петли, а не разговаривать. Мисс Мэтти одобрила бы любое его намерение, что, впрочем, не помешало ей крепко уснуть через пять минут после того, как он начал читать поэму, озаглавленную «Замок Локсли», и сладко дремала, пока он не кончил. Когда же он умолк и внезапная тишина ее разбудила, она, почувствовав, что следует что-то сказать, и заметив, что мисс Пул считает петли, воскликнула:

— Какие миленькие стихи!

— Миленькие, сударыня? Они великолепны! Подумать только — миленькие!

— О да! Я и хотела сказать — великолепные, — поправилась она, испугавшись неодобрения, которое вызвало у него это слово. — Они так похожи на великолепную поэму доктора Джонсона, которую часто читала моя сестра… я забыла ее название. Как же она называлась, милочка? — обратилась она ко мне.

— Про какую вы говорите, сударыня? О чем она?

— Я не помню, о чем она, и забыла ее название, но ее написал доктор Джонсон, и она очень красива и очень похожа на ту, которую нам сейчас прочел мистер Холбрук.

— Я что-то ее не вспоминаю, — задумчиво сказал он. — Правда, я плохо знаю стихи доктора Джонсона. Надо будет почитать их.

Когда мы садились в карету, я услышала, как мистер Холбрук обещал, что скоро навестит своих гостий, чтобы узнать, хорошо ли они доехали, и это, по-видимому, обрадовало и взволновало мисс Мэтти. Но когда старый дом скрылся за деревьями, чувства, которые внушал ей его хозяин, были заслонены тягостными опасениями — вдруг Марта нарушила слово и, воспользовавшись отсутствием хозяйки, пригласила к себе «дружка». Когда Марта вышла встретить нас, вид у нее был достаточно добродетельный, надежный и спокойный, но она всегда тревожилась за мисс Мэтти и в этот вечер приветствовала ее следующей малоуместной речью:

— Господи, сударыня, как же это вы вечером да в такой тонкой шали! Она ведь греет не больше муслина. В вашем возрасте, сударыня, надобно беречься.

— В моем возрасте! — повторила мисс Мэтти тоном, который для нее был почти сердитым, так как она всегда говорила очень мягко. — В моем возрасте! Да сколько, по-вашему, мне лет, если вы упоминаете про мой возраст?

— Да что же, сударыня, я бы сказала, что вам под шестьдесят, только ведь люди иной раз выглядят старше, чем есть, а я же ничего дурного не думала.

— Марта, мне еще не исполнилось и пятидесяти двух, — торжественно произнесла мисс Мэтти.

Возможно, последний день живо напомнил ей юность, и мысль о том, что это золотое время уже так далеко в прошлом, показалась ей особенно горькой.

Но она ни разу не упомянула о давнем и более близком своем знакомстве с мистером Холбруком. Наверное, ее любовь встретила когда-то так мало сочувствия, что она замкнула ее в тайниках души, и, только невольно наблюдая за ней с тех пор, как мисс Пул открыла мне ее тайну, я могла подметить, что ее бедное сердце в печали и безмолвии хранило незыблемую верность.

Каждый день она убедительно объясняла мне, почему ей следует надеть парадный чепец, и, забывая про ревматизм, садилась неподалеку от окна, чтобы видеть улицу, оставаясь невидимой.

И он приехал. Он уперся ладонями в широко расставленные колени и, когда мы ответили на его расспросы о том, как мы доехали, опустил голову, негромко насвистывая.

Внезапно он вскочил.

— Нет ли у вас, сударыня, каких-нибудь поручений в Париж? Я ведь туда отправляюсь через неделю-другую.

— В Париж! — воскликнули мы хором.

— Да, сударыня. Я там никогда не бывал, хотя всегда хотел туда съездить, ну и подумал, что если сейчас не соберусь, так уж никогда там и не побываю. Вот уберем сено, я и отправлюсь, чтобы успеть вернуться до начала жатвы.

Мы были так поражены, что не могли придумать никакого поручения.

Уже выходя из комнаты, он вдруг обернулся с излюбленным своим восклицанием:

— Боже ты мой, сударыня! Ведь совсем было позабыл! Вот стихи, которые вам так понравились в тот вечер у меня. — Он вытащил из кармана пакет. — До свиданья, мисс, — сказал он мне, — до свиданья, Мэтти! Берегите себя!

И он ушел. Но он привез ей книгу, и он назвал ее Мэтти, как называл тридцать лет назад.

— Лучше бы он не ездил в Париж, — сказала мисс Матильда с тревогой. — Боюсь, как бы лягушки ему не повредили, он ведь всегда был очень разборчив в еде — это даже казалось странным в таком здоровом молодом человеке.

Вскоре после этого я уехала, много раз повторив Марте, чтобы она берегла свою хозяйку и тут же известила меня, если мисс Матильде будет нездоровиться: тогда я попрошу разрешения навестить ее, не упоминая, разумеется, о сведениях, полученных от Марты.

Выполняя мою просьбу, Марта время от времени посылала мне одну-две строчки, и примерно в ноябре я получила письмецо, в котором говорилось, что ее хозяйка «совсем извелась и ничего не кушает». Это так меня встревожило, что я тут же собралась и поехала в Крэнфорд, хотя Марта меня об этом не просила.

Меня приняли очень сердечно, несмотря на волнения и хлопоты, которые вызвал мой неожиданный визит (я ведь могла предупредить о своем приезде лишь за день). Вид у мисс Матильды был совсем больной, и я приготовилась всячески за ней ухаживать.

Но сначала я спустилась в кухню, чтобы поговорить с Мартой наедине.

— Давно ваша хозяйка недомогает? — спросила я, остановившись у плиты.