При таком подходе домашняя работа приобретает привлекательность игры, и девочки нередко увлекаются чисткой столового серебра или дверных ручек. Однако эта работа может приносить положительные эмоции женщине только в том случае, если она трудится ради жилища, которое вызывает у нее чувство гордости. В противном случае ей недоступна единственная награда за все ее усилия: удовольствие от созерцания результатов своего труда. Один американский журналист[384], проживший несколько месяцев среди «белых бедняков» на юге США, описал драматическую судьбу одной женщины, работавшей не покладая рук и, кроме того, тратившей массу сил, чтобы придать своей лачуге приличный вид. Она жила с мужем и семерыми детьми в деревянном сарае, кишевшем клопами, со стенами, покрытыми копотью; она не жалела сил, чтобы «украсить свой дом»; в самой большой комнате были камин, покрытый голубоватой штукатуркой, стол, несколько картин на стенах, и она была похожа на нечто вроде алтаря. Но лачуга оставалась лачугой, и миссис Г. говорила со слезами на глазах: «О! Я ненавижу этот дом. Что с ним ни делай, он все равно никогда не будет уютным!» Многие женщины точно так же без конца выбиваются из сил в борьбе, которая никогда не увенчается победой. Даже для женщин более счастливой судьбы победа в такой борьбе не может быть окончательной. Не многие работы так схожи с сизифовым трудом, как работа домашней хозяйки: день за днем она моет посуду, вытирает пыль, чинит белье, но на следующий день посуда будет опять грязная, комнаты – пыльные, белье – рваное. Домашняя хозяйка тратит свои силы на топтание на месте; она ничего не создает, она лишь сохраняет в неизменном виде то, что существует. Из-за этого у нее возникает впечатление, что вся ее деятельность не приносит конкретного добра, она ограничивается лишь бесконечной борьбой со злом. И эта борьба каждый день начинается сначала. Все знают историю о лакее, который ни за что не хотел чистить сапоги хозяина. «Зачем? – спрашивал он. – Ведь завтра опять придется чистить». Многие девушки, еще не смирившиеся со своей женской долей, испытывают такое же отчаяние. Я помню сочинение шестнадцатилетней девушки, которое начиналось так: «Сегодня у нас генеральная уборка. Я слышу шум, это мама пылесосит в гостиной. Мне хотелось бы убежать. Я даю себе слово, что, когда вырасту, в моем доме никогда не будет никаких генеральных уборок». Ребенку будущее представляется как некое восхождение к неизвестным вершинам. И вдруг, наблюдая за тем, как мать моет посуду, девочка осознает, что уже в течение многих лет ежедневно в одно и то же время ее руки погружаются в грязную воду, а затем вытирают фарфор жесткой тряпкой. И так будет до самой смерти. Еда, сон, уборка… годы не устремляются вверх, к небу, а горизонтально стелются, как однообразные, серые полосы скатерти; дни ничем не отличаются один от другого; в жизни нет ничего, кроме пустого и безнадежного сегодняшнего дня. Колетт Одри в новелле «Пыль»[385] тонко описала унылую тщету работы, яростно сопротивляющейся бегу времени:

Существо, которое стирает, гладит, подметает, вычищает пыль из темных углов, конечно, не подпускает к себе смерть, но и не живет настоящей жизнью. Время способно одновременно и создавать и разрушать, и хозяйка видит лишь его разрушительную сторону. У нее вырабатывается манихейское отношение к жизни.

Ведь сущность манихейства заключается не только в признании равноправия добра и зла, но и в том, что, согласно этой доктрине, добро достигается не положительными действиями, а уничтожением зла. В этом отношении у христианства, хотя оно и признает существование дьявола, мало сходства с манихейством, ибо по его законам победу над дьяволом одерживают не постоянной борьбой с ним, а посвящая себя служению Богу. В любом учении о возвышении души и обретении свободы поражение зла подчинено торжеству добра. Но женщине не суждено совершенствовать мир; ведь она постоянно имеет дело с домом, комнатами, грязным бельем и паркетом, то есть с вещами, не подверженными изменениям. Ее задача – постоянно изгонять из них злое начало. Она борется с пылью, пятнами, грязью, противостоит греху, сражается с Сатаной. У нее невеселая судьба: ей не дано познать стремления к положительной цели, ее удел – без устали отражать происки врага. Нередко женщина-домохозяйка смиряется с этим, подавляя бессильное бешенство. Говоря об этом явлении, Башляр употребляет слово «злоба»; то же слово встречается в трудах психоаналитиков. По их мнению, свойственное домохозяйкам неистовство представляет собой форму садомазохизма. Сущность мании или порока заключается в том, что они заставляют свободного индивида стремиться к тому, чего он в действительности не хочет. Чем ненавистнее одержимой хозяйке ее постоянная борьба с грязью и злом, отсутствие в ее жизни положительных устремлений, тем яростнее она выполняет свои обязанности, тем выше оценивает значение своей судьбы, которая, в сущности, вызывает в ней протест. Ее война с мусором, возникающим в результате любой жизнедеятельности, перерастает в войну с самой жизнью. При виде живого существа, входящего в ее владения, в глазах у нее загорается недобрый огонек. «Вытирай ноги, не переворачивай все вверх дном, не трогай это». Если бы она могла, она запретила бы членам своей семьи дышать, такая угроза таится для нее даже в дыхании. Все, что происходит вокруг, может обернуться для нее новым, неблагодарным трудом, например, если падает ребенок, значит придется чинить его разорванную одежду. Поскольку она постоянно сталкивается с процессами разложения и вынуждена заниматься работой, не имеющей конца, она теряет любовь к жизни, взгляд ее становится тяжелым, выражение лица – серьезным и озабоченным, она живет в постоянной тревоге и ищет спасения в осмотрительности и скупости. Окна она не открывает: вместе с солнцем в дом могут попасть насекомые, микробы и пыль. К тому же солнце портит обои; старые кресла закутаны в чехлы и посыпаны нафталином; если их открыть, они выцветут. Даже демонстрируя свои сокровища гостям, она не испытывает настоящего удовольствия; вещи, выставленные на всеобщее обозрение, могут потерять свой блеск. Постепенно ее настороженность перерастает в подозрительность и даже враждебность ко всему живому. Рассказывают же о провинциальных хозяйках, которые, для того чтобы убедиться, что на мебели нет пыли, проводят по ней рукой в белой перчатке. Именно таких женщин убили несколько лет назад сестры Папен – женщин, которые с одинаковой силой ненавидят и грязь, и своих слуг, и весь мир, и самих себя.