Второй «виллис» со связистами, шедший на этот раз впереди, заметил и разрыв снаряда и остановку машины и сдал назад. Отставший бронетранспортер остановился рядом.

– Гудков, в ту машину… Выходи! А ты – за руль! – крикнул Синцов, когда «виллис» со связистами поравнялся с их «виллисом».

Крикнул, продолжая обнимать обеими руками обвисшее тело Серпилина.

Гудков вылез, держа правой рукой окровавленную левую и глядя на Серпилина, словно все еще не понимая, что произошло. А водитель со второго «виллиса» вскочил на место Гудкова, и Синцов крикнул ему «Давай, вперед!» таким голосом, что было ясно: надо гнать вовсю.

Так, гоня вовсю, проскочили метров пятьсот, пока Синцов не приказал: «Стоп!» Пока гнали эти пятьсот метров, он думал только об одном, что Серпилина, если он еще жив, может добить вторым попаданием. Если это не одиночный снаряд, а огневой налет, надо выскочить как можно скорее из зоны огня, а все остальное – потом!

Бронетранспортер шел сзади впритирку. Синцов увидел это, обернувшись. Второй «виллис» немного отстал; за рулем сидел командир рации.

Когда остановились, Синцов, продолжая держать тело Серпилина, повернулся к неподвижно сидевшему рядом, словно окаменевшему, Прокудину:

– Давай на рацию, сообщи в штаб, что тяжело ранен. А мы – прямо в медсанбат. Тут всего четыре километра. В Плесенки, где утром были, в этот. Передай по рации, чтоб туда главного хирурга армии на самолете послали. Там у них площадка, можно сесть.

Прокудин, так и не сказав ни слова, вылез из «виллиса» и пошел к рации. В такие моменты не играет роли, кто старше по званию. Кто первым почувствовал в себе силы распорядиться, выйти из состояния шока, тот и распоряжается.

У Синцова мелькнула мысль так и довезти эти четыре километра Серпилина, как он сидит. Посадить в ноги одного из автоматчиков, держать его и везти, чтобы не стронуть. Но потом испугался, что так будет хуже, что Серпилин может изойти кровью, и, когда Прокудин пошел к рации, приказал подбежавшим к «виллису» автоматчикам – класть на плащ-палатку! Вытащил ее из-под себя с сиденья и бросил на траву.

Серпилина вынули и положили. Он слабо дышал. Совсем слабо, но все-таки дышал. Раздирая зубами, приготовили сразу несколько индивидуальных пакетов – все, сколько нашлось, расстегнули ремень на гимнастерке, приподняли раненого за плечи, подсовывая ему под лопатки руки, положили с обеих сторон раны марлевые подушечки, обкрутили рану бинтами. Рана кровоточила. Когда обвязывали, марля сразу набухла от крови.

Синцов приказал накидать шинели и все, что было при себе мягкого, на дно бронетранспортера, а после этого, вшестером, держа за края плащ-палатку, перенесли в бронетранспортер раненого. Положили и сразу же, не дожидаясь, когда тронется рация, по которой еще только связывались со штабом, поехали в медсанбат.

Дорога впереди была известна, проезжали по ней и, где медсанбат, знали. Но все-таки Синцов не остался там, в бронетранспортере с Серпилиным, а перешел обратно в «виллис» и сел впереди на его место показывать водителю дорогу, чтобы сгоряча после всего происшедшего не потерять времени, не заплутаться.

В этом медсанбате уже были сегодня. Вчера командир стрелкового полка подполковник Шевчук первым в армии взял в плен немецкого генерала. Был при этом легко ранен и, попав в медсанбат, просил разрешения вернуться в строй. Серпилин, когда ему доложили, велел, чтобы командира полка оставили лечиться, но пообещал, что сам заедет вручить ему орден Красного Знамени. «Пусть лежит и ждет в медсанбате».

Так и было сделано. Заехали в медсанбат, Серпилин вручил орден, воспользовавшись случаем, поговорил с врачами; еще заметил, что медсанбат хорошо стоит, в удачном месте. При возможности и медсанбаты и госпитали первой линии так и надо располагать, чтобы где-нибудь поблизости или луг, или полянка, или хоть какая-нибудь проплешина в лесу – У-2 посадить, если вдруг кого-то надо срочно привезти или вывезти. Всяко бывает!

Тогда Синцов и заметил то, о чем сказал теперь Прокудину, – что там есть куда посадить У-2. А теперь сами ехали в этот медсанбат!

Синцов разрывался между двумя желаниями – поскорей доехать и поаккуратней везти Серпилина. Растрясешь – больше крови потеряет. А позже на пять минут привезешь – опоздаешь с операцией, может из-за этого погибнуть. В таких случаях неизвестно, что лучше, что хуже. Все-таки решил ехать побыстрей, хотя каждый раз, когда на лесной дороге под колеса попадало какое-нибудь корневище, вздрагивал, словно его самого били телом о землю. И, не сознавая нелепости того, что говорил, несколько раз повторял водителю:

– Выжимай, выжимай сцепление, выжимай… Что ты дергаешь? – как будто Серпилина везли в этой машине. Хотя его везли на бронетранспортере и там был другой водитель, который по-другому выжимал сцепление на этих ухабах.

Пока человек жив – про него никогда не говорят «смертельно ранен». Только задним числом, после смерти. А до этого, как ни безнадежно положение, все равно говорят: тяжело ранен.

Именно так и сказал Бойко Захарову, найдя его по телефону на командном пункте корпуса, откуда Серпилин уехал меньше часа назад.

За десять минут перед этим Бойко звонил туда же, к Миронову, и, разговаривая с Захаровым, спрашивал, где командарм. Захаров ответил, что, прилетев на У-2 из дивизии, уже не застал Серпилина, тот не дождался, уехал один к Кирпичникову. Узнав, что командарм в дороге, Бойко сказал, что ничего сверхсрочного нет, позвонит к соседям, когда Серпилин туда доедет.

И вдруг снова позвонил. С Мироновым говорить не стал, попросил сразу передать трубку члену Военного совета, если он еще там, и без предисловий сказал по телефону то, что только что сам услышал по рации от Прокудина: «Первый тяжело ранен, находится без сознания, и его везут от места ранения на хутор Плесенки». От себя Бойко добавил, что хутор этот располагается в треугольнике между дорогой Могилев – Минск, лесной дорогой на Буйничи и опушкой урочища Вербово. «Как сообщил Прокудин, там есть посадочная площадка для У-2. Главному хирургу армии уже приказано вылететь. В санитарное управление фронта сейчас звонят одновременно по другому телефону».

Захаров несколько секунд молчал, держа трубку. Молчал и Бойко на другом конце провода.

– Командующему фронтом доложили? – спросил Захаров.

– Как только закончу разговор с вами, доложу. У меня все.

– Сейчас полечу туда, раз там есть площадка, – сказал Захаров. – У меня самолет здесь.

– Ясно, – сказал Бойко. И повторил: – У меня все.

Наверное, спешил доложить во фронт, да и как иначе, раз командарм выбыл из строя, – должен сразу же брать командование на себя!

Захаров положил трубку и посмотрел на командира корпуса Миронова, уже понявшего, что произошло что-то чрезвычайное.

– Где летчик? Вызывайте его, полечу, – сказал Захаров.

– Вы его покушать отпустили, – напомнил адъютант Захарова.

– Беги за ним немедля! – крикнул Захаров. – Пусть все бросит – и к самолету. Летим!