Ах, Томас, пожалуйста, будьте осторожны. Времена как-бы-демократии в России подошли к концу».

В основном, она занималась обличением России лишь в частной переписке с Бобом Рейлом. Она хорошо понимала, о чем говорила, когда обвиняла то ли в наивности, то ли в преднамеренном циничном игнорировании правды тогдашнюю администрацию США. Они как будто отказывались понимать то, что происходило в новой России. Светлана писала, что ее вывела из себя победа Владимира Путина на выборах 2000 года.

Россия сменила флаг и различные вывески, но будьте уверены — это все тот же самый СССР, и мне это очевидно. А теперь серенький полковник из КГБ вскарабкался на самый верх, и лишь благодаря тому, что он проявил достаточно мудрости, чтобы гарантировать Борису Ельцину свободу от общественного расследования его коррупции и воровства на посту президента, которое, вполне вероятно, могло бы вылиться в наказание для него. Теперь, когда наше местное радио твердит мне, что новый человек в Кремле — «подлинный национальный лидер русских» и «настоящий избранник» народа, я могу только грязно ругаться по-русски, и, слава Богу, что меня никто не понимает!

Когда я думаю о России (и о том, как мало понимают ее здесь, в Штатах), я теряю способность спать…

Она сказала Майклу Койну, что Путин возрождает культ личности ее отца. Койн вспоминал: «Она не соглашалась с тем, как Путин по капле восстанавливает память о Сталине — были ли это выставки его скульптур или еще какие-то символы». Понемногу Светлана с ужасом начала понимать, что сама является одним из таких символов. Она сообщила Бобу Рейлу, что боится, что ее могут депортировать в Россию. Или того, что после ее смерти подделают ее завещание и там будет сказано, что, якобы, она хочет, чтобы ее останки захоронили на Родине».

Для Рейла это все звучало как бред параноика. Может быть, так оно и было. Маловероятно, чтобы президенту Путину было дело до репатриации дочери Сталина, живой или мертвой. Но Светлана думала как русский человек, а для русских символы значат очень много. В ее паранойе была своя логика: это не она, Лана Питерс, была им нужна. Им нужен был завершающий штрих к картине возвеличивания Сталина, и возвращение блудной дочери, похищенной Западом, которая, якобы, никогда не забывала, кто был ее отец, могло бы стать таким необходимым штрихом. Для нее не казалось невозможным, что ее обращенные в пепел останки кто-нибудь может использовать в мистериях вокруг возвращения культа великого Сталина.

Она отвечала в письме Рейлу, который, очевидно, пытался развеять ее опасения:

Мне приятно думать, что вы считаете мою идею о том, что меня «отправят домой» по требованиям коммунистов или КГБ, безумной. Я тоже думаю, что это чистое безумие. Но разве не безумие — Чеченская война? Не безумие ли то, что бывший красный шпион становится президентом России? Люди знают, кто я такая — знают здесь и там — и этого ДОСТАТОЧНО. Как Лана Питерс я никому там не нужна. Я нужна им как Светлана Сталина.

Она говорила Рейлу, что, конечно же, как и все в России ее детства, она выросла в плену навязчивых страхов. Что же он хотел от нее? Но если, не дай Бог, ее вдруг однажды депортируют в Россию, то туда доедет лишь ее мертвое тело, потому что она наложит на себя руки по дороге.

Раньше остальных Светлана начала понимать, что под права человека в России ведется скрытый подкоп. Она видела возрастающее влияние ФСБ (так теперь назывался КГБ), растущие ограничения свободы слова, аресты бизнесменов-олигархов как предупреждение остальным, что они должны оставаться вне политики; а позднее и принятие закона, согласно которому крайне усиливалась официальная подотчетность российских и иностранных НКО (некоммерческих организаций), под которыми, в основном, имеются в виду благотворительные и правозащитные организации. Она оплакивала слепоту русского народа: в то время, как благосостояние простых людей значительно выросло за счет роста экспортной выручки от продажи нефти и газа, казнокрадство и коррупция продолжала цвести буйным цветом. Но народ впитывал националистическую пропаганду и рассказы об историческом величии России «словно материнское молоко».

Быть может, для любого человека преклонного возраста мир становится уже и теснее, и страх разрастается, заполняя собой весь круг существования. Кэти Россинг знала, что Светлану часто охватывал страх. Теперь она уверилась, что агенты российской разведки могут похитить ее прямо посреди улицы в Ричлэнд-Центре. Когда Кэти сказала ей, что это чепуха, Светлана ответила: «Ты не знаешь, на что они способны. Я видела, как люди просто исчезают. Ты не понимаешь. Люди пропадают, чтобы никогда не появиться вновь». Кэти думала: «Ты права. Ведь я всегда жила в совсем другом мире… Лана своими глазами наблюдала многие вещи из того времени, когда правил ее отец. Она считала, что Путин поклоняется Сталину и сам хочет быть, как он. Светлана боялась, что за ее телом обяжут приехать ее сына Иосифа».

Светлана наняла в Сприн Грин адвоката, который составил завещание, по которому Иосифу воспрещалось видеть и трогать ее тело или его остатки. Кэти с братом помогли ей заплатить адвокату за этот документ, который должен был придать ей спокойствие. Светлана дала Кэти список имен в Госдепартаменте и других людей и мест. «Если бы она вдруг исчезла, там ее следовало искать, и нам нужно было подключать правительство к ее возвращению».

Светлана писала Бобу Рейлу, что она постоянно испытывает физическую боль. Она чувствовала себя старой, использованной, и ей хотелось, чтобы ее услышали в последний раз. «Я хочу, чтобы вернулась моя репутация и слава приличной женщины. Я хочу, чтобы меня запомнили как писательницу, которая писала свои книги, не прибегая к помощи «литературных негров». Хочу, чтобы мое имя Светлана не звучало бы как угроза». Больше всего ее беспокоило, что люди до сих пор воспринимают ее как богатую женщину. Некоторые даже говорили, что она прикидывается бедной, чтобы получать социальное пособие и жилье. Один из парней Ольги как-то поинтересовался у нее: «А вы все еще пользуетесь деньгами со своего швейцарского счета?» Некий эмигрант из Венгрии докучал ей вопросом: «Скажите мне по секрету, куда вложены все ваши средства?» То, что она сама решила остановиться в Швейцарии, было ложью «кремлевского уровня». «Этот эпизод никак не хочет меня отпустить и ДО СИХ ПОР портит мне жизнь», — жаловалась она Рейлу.

В 2005 году, когда ей было семьдесят девять лет, Светлана написала Бобу и Рамоне Рейлам несколько пронумерованных писем. Создавалось ощущение, что она была намерена повторить структуру своей первой книги «Двадцать писем к другу». Целью этих писем было опровержение клеветы и наветов прошлого. Бередя свои старые раны, она вновь рассказывала историю своего бегства из Союза и прибытия в Америку, попутно срывая злость на юристах, банкирах, дипломатах и журналистах, которые обманывали и порочили ее.

Ярость Светланы была несдержанной и почти трогательной. Если она начинала ругаться, то быстро теряла контроль над выражениями и полностью выпускала пар, из-за чего многие сравнивали ее приступы гнева со сталинскими. Но можно сказать, что ее гнев имел очень русскую природу — он служил средством очищения для души. Она никогда не понимала американского обычая дипломатической утонченности. «О, как я ненавижу эту американскую привычку!» — жаловалась она. — «Как у вас дела? Замечательно! Прекрасно! Даже если у меня только что умер муж, я все равно ОБЯЗАНА сказать, что дела идут ПРЕКРАСНО!» Светлана хранила в себе затаенную боль: она чувствовала, что ее использовали, и для нее не играли роли мотивы дипломатической целесообразности. Но ее серия «Писем к Бобу и Рамоне Рейлам» иссякла вместе с ее злостью, и намерение составить из них книгу осталось нереализованным.