у него суета сует и все идет в одно место… Как тяжело это читать, придя из театра, где ты без устали молол языком. Такую сам выбрал профессию — не перед Богом слово держать, а перед зрителем, который покупает право смотреть тебя за рубль. Как дешевую кокотку».

Двумя годами раньше — 2 февраля 1992 года — Алла и Олег обвенчались. Свидетелями обряда, состоявшегося в Новодевичьем монастыре, были племянница Аллы Наталья (дочь Александра Латынского) и ее муж Игорь. «То, что положено делать в молодые годы, — записал Олег Иванович в дневнике, — произошло в самом конце, уже на излете. Волновались, как молодожены, особенно жених». Обряд совершал отец Михаил Рязанцев (в новейшие времена митрофорный протоиерей Русской православной церкви, ключарь Московского кафедрального соборного храма Христа Спасителя, председатель Церковного суда при Епархиальном совете города Москвы). В 1988 году Борисовы решили освятить дом в Ильинском. С Ритой Литвин в Вахтанговском театре работал артист, двоюродный брат которого был тогда настоятелем храма в Новодевичьем монастыре, — отец Михаил. Поговорили с ним. Он и приехал — вместе с Ритой и двоюродным братом — в Ильинское. Накануне в Вахтанговском было открытие сезона после годового капитального ремонта театра, и на премьеру — постановки Петра Наумовича Фоменко «Дело» — Рита пригласила Аллу с Олегом. А на следующий день поехали в Ильинское. Так Борисовы познакомились с отцом Михаилом, который стал духовным наставником семьи. «Его притягательная энергия, молодость что-то перевернули в моем сознании, — говорил Олег Иванович. — Я не стеснялся обнаружить невежество и о многом его спрашивал. Об обряде венчания — тоже. „Не слишком ли поздно мы это делаем?“ — прочитал он в моих глазах и спокойно ответил: „Вы ведь захотите встретиться в следующей жизни? А для этого нужно иметь основания…“». «Мы, — говорил Олег, — прожили с Аленой долгую и счастливую жизнь, за которую не стыдно перед Богом, но в самом деле, почему бы нам ее не продолжить?»

20 февраля 1994 года к Борисову в Ильинское приезжали брат Лев с женой Мариной и священнослужитель — отец Феодор. Приезжали соборовать. И — исповедовать. Сил отстоять на ногах у Олега Ивановича не было, он попросил разрешения время от времени ложиться.

«В жизни, — записал Борисов в дневнике об этом приходе брата, — все необъяснимо. Столько лет непонимания, обид, затаенной зависти… Я помню, как он готовился к поступлению в Школу-студию по моим тетрадям, как я его отговаривал. Он хотел даже сказку ту же читать на приемных экзаменах — „О золотом петушке“. Тогда его не приняли, и с тех пор… какой-то провал в памяти. Словно остальной жизни и не было. Вернее, у него своя, а у меня — своя. Теперь полное преображение — мой брат выступает в роли духовного наставника. Лев читает молитвы, живет в храме, рассказывает притчи и объясняет смысл жизни. А я это слушаю и диву даюсь. Кое-что, конечно, заготовил и для него. Открыл Евангелие и прочитал:

— „И враги человеку — домашние его. Сын позорит отца, дочь восстает против матери, невестка — против свекрови своей…“ Скажи мне, Лев, что это значит?

— Так сразу не могу… Дай до следующего раза подумать.

Не знаю, найдет ли он объяснение. По-моему, лучшего объяснения, чем наша с ним жизнь, нет».

Олег довольно скоро осознал, насколько уязвима актерская профессия, и отговаривал Льва от поступления в театральное училище. И Павел Луспекаев его отговаривал, когда Лев приезжал за советом в Киев. Тот не послушался и в артисты пошел. Жизнь развела братьев, совершенно непохожих по темпераменту, манере игры, характеру (Борисов-младший был более открытым и распахнутым). Жили в разных городах. Встречались редко. Но в одном фильме — «Садовник» — все-таки снялись вместе.

На пробы «Садовника» в пару к Олегу привозили много актеров, у одних не получалось, другие отказывались. Олег приходил расстроенный, и Алла ему посоветовала: «Лева ведь мечтает с тобой сниматься. И вы непохожи совсем». Борисов позвонил брату. Лев Иванович, всегда поражавшийся силе воли Олега, его трудоспособности (особенно — на фоне этой жуткой болезни), говорил, что это стало для него неожиданностью. «Лев, — сказал Олег, — у меня есть сценарий. Если хочешь, почитай. Есть ролишка». Лев приехал, прочитал сценарий. Он ему очень понравился. «Я, — сказал Олег, — только боюсь, что мы будем похожи. Вот как сделать так, чтобы ты преобразился и не был на меня похож. Это условие. Потому что не брат должен быть в кадре, а друг».

Когда вместе смотрели материал «Садовника», в котором братья были настолько разными, насколько дополняли друг друга, Лев поинтересовался у брата: «Как тебе моя работа, нормально?» — «Мне нравится». — «Мы не слишком похожи?» — «Совсем не похожи, и это хорошо». — «Надо бы что-то еще сделать…»

«Вместе, — вспоминал Олег Иванович о работе со Львом, — можно было бы много, но брат 20 лет „ходил на бровях“. Теперь уже вошел в бесквасие и стал нормальным человеком. Но те 20 лет не вернешь». То, что называется «русской болезнью», не раз выбивало Льва Ивановича Борисова из профессиональной колеи. Олег, как мог, помогал брату, устраивал его в театры — львовский, калининградский, в театр Станиславского… Нигде — из-за известной проблемы — не приживался. И почему-то обижался на Олега, тяжело эту ситуацию переживавшего. Лишь после наступления периода «бесквасия» братья стали общаться нормально.

И даже в ситуации, в которой все предельно понятно, как «дважды два четыре», когда старший брат зовет младшего вместе сняться в фильме, когда они оба удовлетворены проделанной работой, обсуждают и планируют возможное сотрудничество в дальнейшем, все равно Олег Иванович — «тот еще тип».

11 марта Олега Ивановича положили в Институт переливания крови. Он уже передвигался в кресле-коляске. Тогда стоял вопрос: либо Каширка, либо Институт переливания крови. Борисовы выбрали институт: врачи свои, наблюдался столько лет, Воробьев… «Может быть, — говорит Алла Романовна, — надо было на Каширку, но ее так все боялись… От одного только названия — сразу страх». Анализы все-таки отправили на Каширку. Пришел ответ: у него инфильтрат в печени — образование, которое закупорило какую-то аорту.

«После этого, — рассказывает Алла Романовна, — ему шесть раз выпускали жидкость, которая, полагали врачи, не от основной его болезни. И человек превращался в стебелечек. Когда ему сделали первую химию, он еще как-то перенес ее. Вторую уже не пережил. Отравление полностью ослабевшего организма и — смерть. После второго укола. Причем легкую химию делали. Он лежал две недели — больше даже, пока делали все анализы. И когда уже надежды на жизнь не было, завотделением сказала мне: „Какая жалость, надо было вырезать селезенку“. Это была фраза ее.

Умер Олег от интоксикации. Организм не был в состоянии выдержать. В очередной раз