Мармадьюк поднимался по лестнице, не останавливаясь. Он уже наизусть знал все, что скажет Болджер.

— Пора остановиться, я вас уверяю. Мармадьюк спокойно слушал.

— Ваши проклятые черепахи нас угробят. Они разорят ваш театр, и пострадаете не только вы…

Вот в чем было дело. В черепахах. Конечно, Болджер был прав, но ему не хватало дальновидности. Мармадьюк давно взвалил на свои плечи обязанность открыть глаза своему слишком прозаическому партнеру. Само собой разумеется, что публика быстро потеряла интерес и к «Рабам любви», и к «Лукавой горничной», а теперь и к «LaFrascatana ». Это не вызывало сомнений. Людям хотелось чего-нибудь новенького, и Мармадьюк вставлял в программу канатоходцев, фехтовальщиков, отрывки из концертов и балеты. И все же пустые места стали появляться даже в оркестровой яме, а на галерке и вовсе не было никого. Мармадьюк не мог угнаться за растущими аппетитами публики. Иногда, наблюдая за посетителями, он замечал на их лицах жадное выражение. Даже когда они кричали и ссорились со своими соседями, при взгляде на сиену весь мир переставал для них существовать. Эти люди жаждали зрелищ, и эта жажда становилась все острее, и старый репертуар уже не утолял ее. Вот, например, в театре «Сэддлер-Уэллс» (театре?! Да это лавка бакалейщика с тремя свечами и четырьмя скамейками!) в программу вставили драку на палках. Человек, который глотал камни на Кокспер-стрит, неплохо зарабатывал до тех пор, пока три недели назад публике не понадобились канатоходцы, а после канатоходцев они захотели полюбоваться на чудеса верховой езды, и так далее, и тому подобное. Поэтому Мармадьюк и цеплялся за своих черепах, словно оплеванный пророк; до черепах было еще далеко, но ему пообещали, что их обязательно доставят, и тогда он будет торжествовать.

— Отмените этот заказ, — сказал Болджер. Нет, ни за что, ни в коем случае, даже если театр взлетит на воздух.

— Они уже частично оплачены, — ответил он, и Болджеру осталось только прикусить язык. Черепах должны были доставить от Коуда три месяца назад, но Мармадьюк все время получал новые объяснения и извинения (последним объяснением была якобы треснувшая форма).

— Все равно их никто не увидит, — сказал Болджер, зная, что разубеждать Мармадьюка в его глупостях всегда было очень тяжело.

— Ах нет, видите ли… — И Мармадьюк принялся объяснять ему, как главную черепаху установят на крышу театра на задних лапах, вручив ей боевой штандарт с изображением Минотавра, означающим секретный боевой план. А за ней выстроятся рядами остальные черепахи. Конечно, большую часть их никто не увидит. Но Мармадьюк еще не сошел с ума. Ведь именно эти невидимые черепахи и станут тем самым новшеством, которое будет привлекать публику не только в этом сезоне и в следующем, но и еще много лет подряд. Они будут тайной, в самом прекрасном и волнующем, в самом интригующем смысле этого слова.

— Что ж, оставляю вас с вашими мечтами.

Болджер поднялся и пошел искать Рихтера. Мармадьюк молча проследил за ним взглядом. Конечно, даже черепахи не смогут спасти театр за один-единственный месяц. Он не был таким дураком, чтобы на это рассчитывать. Ему нужно было чудо, потрясающий сюрприз, который собрал бы публику со всего Лондона. Одним словом, ему был нужен Марчези.

Кобб уже подписал с ним контракт, но о знаменитом теноре до сих пор не было ни слуху ни духу. Горло Марчези осаждало множество разнообразных инфекций, возникали проблемы с репетициями, со сценарием, с коллегам и певцами… Мармадьюк без труда понимал эти знакомые признаки. Марчези хотел больше денег, и он, Мармадьюк, решился заплатить их ему. К черту всех канатоходцев, всадников, танцоров, камнеедов и прочих шарлатанов! Одна только репутация Марчези уже наполнит кассу. И все же с деньгами были проблемы. Болджер об этом напоминал по два-три раза в день. Денег не было. Денег не было совсем.

Мармадьюк откинулся на спинку стула и улыбнулся. Сидя здесь и вертясь в порочном кругу своих мыслей, он услышал из коридора какие-то скребущие звуки. Мармадьюк выглянул за дверь; перед ним стоял Тим, подсобный рабочий, поставивший на пол ведро при виде хозяина. Мармадьюк опустил глаза и увидел плескавшуюся в ведре мутную серо-зеленую жидкость.

— Эти мазилы опять поработали?

Тим утвердительно кивнул и пошел дальше. Мармадьюк заметил лозунги на стенах театра два месяца назад. Сперва таинственные послания заинтриговали его, потом он решил, что все это чепуха, и послал Тима стереть их. Но теперь он уже начинал беспокоиться. Казалось, что люди Фарины избрали театр Мармадьюка для каких-то своих, особых целей, что они нарочно стараются как-нибудь испортить эту цитадель высокого искусства. Но когда Мармадьюк пожаловался сэру Джону, тот повел себя с ним резко, почти до грубости.

— Чепуха, Столкарт. Вы когда-нибудь выглядываете на улицу из своего драгоценного театра? Эти надписи повсюду…

Мармадьюк посмотрел и убедился, что сэр Джон прав. Лозунги были по всему городу. Фарина. Фарина…

Тима больше не было слышно, и Мармадьюк закрыл дверь. Через несколько минут раздался стук, возвещавший о приходе посетителей. С одним из них Столкарт был смутно знаком; он радушно приветствовал гостей.

— Мы встречались у де Виров?

Старший из двух посетителей принялся мерить шагами кабинет Столкарта, а его огромный мускулистый спутник молча стоял в дверях с таким видом, словно ожидал нападения. В своем роде это было смешно, но Мармадьюк не улыбнулся. Он внимательно выслушал предложенные условия и расценки. Он думал только о Марчези и понимал, что жирный кошелек с золотом поможет развязать его жирное золотое горлышко.

— … доступ во все помещения и ко всему оборудованию, гардероб, реквизит, механизмы… — говорил высокий.

— Прекрасно. Оркестр будет…

— Оркестр не понадобится.

— Конечно, конечно, — согласился Мармадьюк.

— Мы нанимаем ваш театр на одну ночь. Больше вам не нужно ничего знать.

А потом Мармадьюку назвали сумму, которая помогла ему одним махом избавиться от смутного недоверия к предложению, а в будущем развеет и все подозрения Болджера, хотя мысль о том, что все эти деньги пойдут на предварительный гонорар Марчези, сделает болджеровские изъявления радости несколько неискренними.

— Это вполне приемлемо, — спокойно сказал Мармадьюк, в ушах которого уже раздавался звон золота, — порочный круг размыкался: черепахи, Марчези и деньги становились на свои законные места.

— Остается только назначить дату, виконт, — сказал Мармадьюк своему гостю.

— Через два месяца. Десятого июля, — ответил Кастерлей.

Виконт и Ле Мара ушли, оставив Столкарта в полном восхищении и несколько озадаченного (хотя и не озабоченного) тем, для какой цели этим господам понадобился его театр. Закрыв глаза, он уже видел своих вожделенных черепах, выстроившихся на крыше здания.

* * *

Да, сэр Джон ничуть не обеспокоился из-за жалобы Столкарта. Имя Фарины было нацарапано и намалевано на каждом общественном здании от Грин-парка до Шедуэлла. Надписи делались зеленым мелом — может быть, это тоже был какой-то шифр, тайна, которую следовало разгадать? Этого сэр Джон не знал. Компания Фарины ушла в подполье. Его прислужники, в том числе и Штольц, бесследно исчезли, а о самом предводителе ходили разнообразные и противоречивые слухи. Говорили, что он поехал за оружием в Париж, Амстердам или Лиссабон; что он принял духовный сан, стал наемным работником в Тотил-Филдз, уплыл в Индию, умер или восстал из мертвых, словно ангел возмездия или приспешник дьявола; что он сам распускает о себе все эти слухи. Говорили, что череп Фарины сделан из цельного слитка серебра, что он пьет яд без всяких дурных последствий, что он сражался с корсарами под началом Гази Хассана. Он, дескать, помнил свое рождение и знает, когда и как умрет. Одним словом, это был Фарина.