Но Ермолов не захотел ждать, извиняясь приглашением, полученным им в тот день к обеду от Кикина, дежурного генерала своего. По отезде Ермолова диспозиция была к нему послана с ординарцем, Екатеринославского кирасирского полка поручиком Павловым. Но ни Ермолова, ни Кикина Павлов отыскать не мог, хотя изъездил весь лагерь. К вечеру узнали, что Кикин забрался с гостями своими версты за три вне левого фланга лагеря в помещичье имение, где находился обширный каменный дом. Туда была привезена диспозиция.

На другое утро главнокомандующий выехал в лагерь, полагая найти войско под ружьем. Но сколь велико было удивление и негодование его, видя, что люди, раздетые, лежат в биваках, иные варят кашу, другие поют. Кутузов был чрезвычайно вспыльчив. Толь, узнав наперед, что диспозиция не дошла до войск, предвидел бурю и остался в Леташевке. «Кто здесь старший квартирмейстерский офицер?» – спросил Кутузов, озираясь около себя.

На свое несчастье, отозвался подполковник Эйхен, начальник нашей канцелярии. Кутузов, вышед из себя, разругал этого благороднейшого человека ужасно. Потом, увидя ехавшого на маленькой толстой лошади в зеленой фѵражке и солдатской шинели какого-то краснощекого, вскричал: «Это что за каналья?» Ехавший, остановясь перед Кутузовым и побледнев, отвечал: «Квартирмейстерской части капитан Брозин, обер-квартирмейстер такого-то кавалерийского корпуса».

Кутузов возвратился в Леташевку, отменив атаку. Эйхен не захотел остаться в армии. Кутузов, охладев после вспышки и узнав, что Ермолов один причиной беспорядка, убеждал Эйхена посредством Коновницына не оставлять места и даже вызвался просить у Эйхена за причиненную обиду извинение в присутствии всей главной квартиры.

Так добр и столь возвышенных чувств был Кутузов! Но Эйхен, глубоко уязвленный, и хотя человек с великими достоинствами, не имел высшей моральной силы – простить, и оставил армию. На место его поступил тот самый Брозин, которого также обругал Кутузов. К чести этого беспримерного старца сказать должно, что во все продолжение службы при нем Брозина последний осыпаем был от него ласками и существенными наградами и что даже самое назначение Брозина взамен оскорбительного эпитета последовало собственным, как полагать должно, побуждением Кутузова, ибо Брозин ни по службе, ни по другим отношениям вовсе не был до тех пор известен ни Коновницыну, ни Толю.

Вспышку же Кутузова отчасти извинить можно слишком непозволительным костюмом, под которым нельзя было отгадать офицера. Однако Брозин не покидал и после того своей солдатской шинели, может быть из благодарности к ней, что она повела его к счастливому положению. Что касается до Ермолова, то Кутузов без всякой вспышки приказал Коновницыну объявить Ермолову волю Его светлости, чтобы оставил армию. И поделом бы! Но Коновницын упросил Кутузова простить Ермолову.

Между тем наступило 5-е число и с ним возобновилось желание воспользоваться одиноким положением неприятельского авангарда. Этот раз диспозиция достигла своей цели, и после полудня вся армия снялась с места. По беспримерной диспозиции Толя 130 тысяч человек со всею артиллерией, способствуемые темной ночый, подползли под самые редуты неприятеля, обойдя притом левый фланг его. Но исполнение не соответствовало диспозиции и доказало, сколь мало умеет русская армия маневрировать против подвижности наполеоновских войск; доказало, вместе с тем, неспособность Беннигсена, которому главнокомандующий поручил командовать атакой.

При самом рассвете 6 октября корпус Багговута атаковал левый фланг Мюрата, между тем как кавалерийский отряд под командой графа Орлова-Денисова летел ему в тыл с конечности правого нашего фланга. Но первое ядро неприятельское сразило наповал Багговута. Отважная душа в теле толстейшем не знала предчувствий.

Пока принц Евгений Виртембергский вступил в командование правым флангом на место Багговута, остановилось движение на этом пункте. Отряд графа Орлова-Денисова, опасаясь отделиться слишком, должен был также медлить. С другой стороны 4-й корпус графа Остермана-Толстого, примыкавший к левому флангу 2-го, по причине непостижимой, остановил колонны свои в лесу, который, лежав перед фронтом его, был занят им без выстрела при первом бегстве французской линии. Уже и 2-й корпус возобновил движение вперед, а 4-й все еще оставался в этом ему приятном лесу.

Коновницын, присутствовав при атаке на правом фланге и содействовав к возобновлению тут натиска на неприятеля, отправился опять к 4-му корпусу, который он перед тем вывел из совершенного бездействия. Приближаясь к перелеску, который лежал влево, он видит выходящую из него пехотную колонну, человек в 1000 или 1200. Полагая, что это отставшая часть апатического 4-го корпуса, Коновницын посылает Данилевского сказать этой колонне, чтобы поспешала вперед и спросить, кто ею командует.

Вышеупомянутые офицеры, составлявшие канцелярию, где состоял и Данилевский, во время сражений находились при исправлявшем должность начальника Главного штаба в качестве адъютантов, а при генерал-квартирмейстере находились особые адъютанты, которые в занятиях по канцелярии не участвовали.

Едва приблизился Данилевский к той колонне, она дала по нему залп, который его поверг. Это была отставшая неприятельская колонна, которая спешила догнать прочие войска свои. Не знаю, успела ли в том или была истреблена. Полагаю первое, ибо никакой связи в действиях наших не было.

Коновницын спешил к Кутузову, а я поскакал пособить Данилевскому. Два казака, поймав лошадь его, повезли его по направлению, которое я дал им. Я присоединился к Коновницыну, который при умолкавших выстрелах возвратился в Леташевку. Он сказал нам, что все это дело постыдно для русского оружия, что Мюрат должен был истреблен быть, что, напротив того, ему дана возможность отступить в порядке с малой потерей и что никто не заслуживает за это дело награды.

Известным сделалось по окончании войны, что Мюрат предостережен был шпионами и ожидал нападение, готовившееся на 4-е число. Немудрено, если подслушали беллетриста Кикина, пировавшого вне лагеря. Но атака не воспоследовала ни в тот, ни на другой день, и он по-прежнему предался беспечности. Нападение 6-го числа было совершенно нечаянное для него.

На французских биваках мы нашли кофейные снаряды, еще наполненные и теплые, и если бы атака была исполнена энергически, то Мюрат подвергся бы почти той участи, как Вандамм под Кульмом. Ужас и негодование овладели нами, когда увидели мы большие образа, служившие столами на биваках французских.

При возвращении Коновницына в главную квартиру он обогнал Данилевского, которого везли уже в повозке. Я остался при раненом и привез его в Леташевку. Пуля ударила ему в правую руку ниже кисти и вылетела позади локтя.

IV