Гай старался, чтобы лицо у него оставалось безмятежным, но оно, вне сомнения, было крайне напряжено.

— А у других мужчин он так же затвердевает?

— Думаю, да, — хрипло проговорил Гай. — В определенных обстоятельствах.

— Потребуется какое-то время, чтобы к этому привыкнуть. Я пыталась разузнать что-нибудь в своих книгах, все полки перерыла, но без особого Похоже, каждый писатель полагает, что у читателя есть некий запас общих сведений и знание базовой методики, от которой персонажи изящно отклоняются. В общем, обходятся иносказаниями. Боюсь, это мне нисколько не помогло.

— Ну что ж, в конце концов, — сказал Гай (голова которого была слегка наклонена), — это определенно не предмет для беллетристики.

— Так что же?.. Суть дела, по-моему, в том, чтобы очень нежно двигать внешнюю кожицу, чтобы она соприкасалась с внутренней. Этот твид тебе не натирает, а? Я полагаю, на тебе еще и кальсоны или что-нибудь в этом роде?.. А под ними, конечно, и все остальное, что полагается. Все это играет роль? Думаю, если их гладить или сжимать, они могут… Гай! Гай, какое ужасное лицо у тебя только что было!

Он попытался заговорить, чтобы ее успокоить.

— Что? Тебе больно? Или еще что-нибудь?

— Немного, — с напряжением выговорил он.

— Не понимаю. Я думала, что это должно быть чудесно.

Гай кое-что ей объяснил.

— О, дорогой! Милый мой! Сразу надо было сказать. Ох, какая жалость, как я была нелепа. Что ж, давай… Сейчас я… — Она потянулась к пряжке его ремня. Затем длинные ее пальцы приостановились, и она улыбнулась ему так, словно подбивала саму себя решиться на некий поступок. — Мне только что кое о чем подумалось. Это… это нечто вроде игры. Думаю, она поможет достигнуть того, что требуется. И я попробую сделать что-то по-настоящему смелое. А, Гай?

— Да?

— Не мог бы ты сначала оставить меня одну на какое-то время? Скажем, на полчасика или около того. — Она снова улыбнулась, озорно и по-детски. — Чтобы я собралась с духом для этого непростого дельца.

— Ну конечно, — сказал он так ласково, что ей захотелось обхватить ладонями его впалые щеки и рассказать, как много, много, много мужчин щедро оставляли свои имена по всему ее животу, по грудям, по лицу, по волосам. Сколько раз на ней расписывались! Сколько было жаждущих оставить ей свой автограф… Но, прежде чем открыть ему дверь, она сказала только одно:

— Знаешь, ты иногда делаешь меня такой счастливой, что мне кажется: я скоро умру. Ну, как будто жить дальше — это было бы уже слишком…

Шагая по торговой улице, Гай непрерывно натыкался взглядом на обширные скопища обуви, небрежно разбросанных шляп, на горы дамских сумочек, на необъятные ворохи ремней. Шел он, чувствуя себя оскорбленным, а в ухе, в которое попала слюна Мармадюка, раздавались мерные глухие удары. Подумать только, кто был у Николь, когда к ней пришел Гай! Кит. Кит собирался уходить. Кит как раз собирал свои вещички; пока он не закончил, Гай вынужден был ждать на крыльце; прикрывая рукой глаза, он отыскивал под низким солнцем Китов «кавалер». Они прошли друг мимо друга, едва не столкнувшись в дверях; Кит выглядел неимоверно изможденным, но, с другой стороны, казался весьма довольным собой, что могло найти оправдание, как сказали бы некоторые, в его недавнем успехе в «Маркизе Идендерри». Это совершенно невероятно, подумал Гай, но если его обманывают, то, что ж, это всем обманам обман; и если Николь и Кит любовники, то, значит, это в каком-то смысле любовь. Козлы и обезьяны!…А теперь вот целая куча голубей, как на площади Сан-Марко, усеяла улицу, словно железные опилки, которые мальчишка тащит по столу подложенным снизу магнитиком. На перекрестке один голубок клевал пиццу, и ему явно хотелось еще пиццы, и он рисковал сам превратиться в пиццу, когда рядом воздвигся тяжелый грузовик.

Гай вдруг испытал приступ неистового голода, которому невозможно было противостоять. Он вошел в первое же подвернувшееся заведение, где кормили, — в картофельный ресторанчик, который назывался то ли «Картофелина», то ли «Картошечка», а может, и «Картофельная любовь».

В очереди (или в стаде?) поголовье было немалым, но продвигалось все довольно быстро. Пройдя свой путь до конца, Гай оказался перед девушкой-испанкой, восседавшей в металлической кабинке. Протянув руку в окошечко позади себя, она взяла наполненную картошкой бумажную тарелку, после чего уделила каждой картофелине мазок то ли маргарина, то ли чеддера, то ли гексахлорофена. Затем она пропустила ее через «Микросекунду» — это заняло вполовину меньше времени, чем пауза между двумя ударами сердца. Гай знал, что в этом устройстве используется адаптивная технология — эффект «Усталого Света». Еда просто продолжает готовиться — у тебя в тарелке, у тебя во рту, у тебя во внутренностях. И даже в канализации.

— Спасибо, — проговорил он и заплатил, сколько было сказано.

Девушка отличалась грубоватой красотой. Но похоже было, что такой она останется недолго. Об этом можно было судить по виду ее матери, работавшей по ту сторону окошечка и обрамленной им, подобно какому-то изображению в допотопном телевизоре. Но это не была программа, посвященная кулинарному искусству. Нет, речь тут шла о том, что кухня творит с идеей женственности. И с дочерью это случится еще быстрее, чем с матерью, потому что современные устройства не только экономят время, но и истощают его — высасывают время из самого воздуха… Гай взял пластмассовые приборы и огляделся вокруг в поисках места. Ему с трудом удалось полуприсесть (так оно лучше), после чего он осторожно разломил первую картофелину — словно бы развел в стороны ее рыхлые губы. Сердцевина ее шипела, бездымно пузырясь от «Усталого Света», но поверхность оставалась ледяной. Он прошаркал обратно к заточенной в кабинку девушке.

— Эта картофелина, — вяло проговорил он, — недооблучена.

Через мгновение, вдвое меньшее, чем пауза между двумя ударами сердца, она снова упала на его тарелку, словно отстрелянная гильза. Теперь она была переоблучена. И неожиданно стала выглядеть очень дряхлой. Гай посмотрел на картофелину, затем на девушку.

— Вы в самом деле думаете, что я буду это есть? — спросил он, бледно улыбаясь.

Девушка только задрала брови и наклонила голову, как бы говоря, что видела людей, которые ели кое-что и похуже. Он оставил тарелку на прилавке и отправился обратно к Николь. И когда он шел вниз по торговой улице, перед глазами у него непрерывно маячили эти самые россыпи перчаток, шляп, дамских сумочек, маленьких башмачков. И о чем бы все это могло напоминать? Гаю казалось, что перед ним мелькают груды очков, россыпи волос.

— В общем-то, игра эта и вправду очень простая, — начала она. — И, конечно, совершенно детская. Я научилась ей у довольно бесстыдных девчонок в детском приюте, давным-давно. Она называется «дразнилка». А еще известна как «игра на нервах». Думаю, в нее играют повсюду, во всем мире, как это обычно бывает с подобными вещами. Да, все занимаются игрою на нервах.

— Я такой не знаю. Что в ней происходит?