Шрифт:
Интервал:
Закладка:
21
2014 год
Я стою над костями, зная, что должна отвернуться, понимая, что должна бежать отсюда. Но я не могу заставить себя закрыть эту маленькую дверь, снова запереть Бек в смердящей темноте. У меня кружится голова, перед глазами все прыгает. Я чувствую ее запах — запах ее разлагающегося тела и волос. Я наклоняюсь вперед в уверенности, что меня сейчас вырвет. Но ничего не выходит.
Гаражные ворота слегка вибрируют, шум подъезжающей машины звучит утрированно в тишине гаража. Скрип резины — автомобиль заворачивает к дому. На долю секунды мне кажется, что ворота сейчас откроются, и родители увидят, как я, полуодетая, стою над скелетом их дочери. Но машина останавливается, мотор глохнет, и я слышу, как открываются двери. У меня всего несколько секунд.
Дверца страшного тайника закрывается со щелчком, и я придвигаю картонные коробки обратно. Сейчас они поднимаются по дорожке. Скрежет металла — это ключ проворачивается в замочной скважине. Я бегу обратно в постирочную и захлопываю гаражную дверь за мгновение до того, как открывается входная. О господи. Они увидят, как я выхожу отсюда. Они поймут, что я видела. Я неподвижно стою в постирочной, стараясь не издавать ни звука.
— Бек?
Босыми ногами я чувствую холодный кафель. Рядом негромко вращается сушильная машина. Пока они думают, что я ничего не видела, у меня все еще есть время, главное, выбраться из дома.
— Бекки?
Я слышу, как мама шаркает по ковру. Она почти у постирочной комнаты, собирается подниматься по лестнице в мою спальню, но она увидит меня, когда будет проходить мимо.
— Как все прошло? — кричу я в ответ, без разбора нажимая кнопки на стиральной машине.
— Что ты здесь делаешь, милая? — спрашивает мама, появляясь в дверном проеме. Ее лицо выглядит иначе — глаза светятся и кожа какая-то странная, восковая, — но она улыбается. Выглядит счастливой.
— Не могу разобраться, как это работает. Я хочу кое-что постирать.
— Я все сделаю, милая. Тебе лучше прилечь, если у тебя голова болит, — говорит она.
— Знаю. Просто хочу помочь, — отвечаю я, стараясь говорить нормально, хотя ноги у меня дрожат и хотят бежать прочь. Даже страха в моем голосе может оказаться достаточно. Они не должны догадаться.
— Как мило с твоей стороны, Бек. А где твои вещи?
— Я оставила их наверху.
— Ну, тогда сходи принеси их.
Я заставляю себя медленно повернуться, идти, а не бежать. Она включает машину, вода начинает заливаться в пустой барабан.
— Бек?
Мои плечи напрягаются.
— Да.
— Твой халат грязный.
Я осматриваю его. Впереди на подоле темные следы — я опускалась на колени в гараже.
— Видимо, это когда я выходила на улицу, чтобы попрощаться, — говорю я слабым голосом. Она знает, что я не выходила наружу.
— Тогда дай мне его.
— Я принесу его вместе с другими вещами. — Мой голос звучит странно, как-то высоко и наигранно, но я ничего не могу с этим сделать.
— Чтобы пятен не осталось. — Она протягивает руку.
Она не просит. Я скидываю его, чувствую себя ужасно незащищенной в одном полотенце. Она берет у меня халат. И в этот момент раздается звонок мобильного. Карман халата начинает светиться. Но она не останавливается; не возвращает его мне.
— Что ты делаешь? Мой мобильник! — кричу я, но она кидает его в машину.
Я подскакиваю, сую руки по локоть в горячую воду. По мере того как телефон погружается в воду, звонок становится мягче, тише — когда я вытаскиваю мобильник из намокшего кармана, раздается последняя трель. Затем он перестает звонить; экран темнеет.
Игнорируя меня, мама достает из шкафа стиральный порошок и кондиционер для белья. Она сделала это специально. Она не могла не слышать телефонный звонок. Возможно, она даже увидела телефон у меня в кармане и поэтому настояла на том, чтобы я сняла халат. Я бегу от нее, вверх по ступеням, придерживая руками маленькое полотенце.
Я закрываю дверь в свою комнату и подпираю ручку стулом, потом натягиваю новую одежду; вещи колются и пахнут пластиком, но так намного лучше, чем быть голой. Я сажусь на кровать. Это происходит на самом деле. Меня начинает трясти.
Они убили ее. Один из них убил Бек и запихнул ее в эту темную дыру. От волнения я начинаю задыхаться. Они знали. Все это время один из них знал. По крайней мере один. Они просто тянули время, ждали, пока Андополис потеряет интерес, пока Пол и Эндрю уедут. Я сжимаюсь в комок, пытаюсь успокоиться и дышать ровнее. Мне нельзя паниковать. Я должна выбраться отсюда. Но все, о чем я могу думать, — это ее скелет под домом, свернутый клубком, как маленький испуганный ребенок. Он лежал здесь все это время, спрятанный в темноте.
Окно. Я отталкиваюсь и поднимаюсь на ноги. Репортеры слишком далеко, чтобы услышать что-нибудь, но я их вижу. Миниатюрные мужчины с миниатюрными камерами. Если я могу видеть их, значит, и они могут видеть меня. Я прижимаюсь к стеклу и бешено машу им. Один парень достает сигарету. Остальные даже не шевелятся. Я могу попытаться докричаться до них, но родители услышат меня раньше. Я могу выпрыгнуть. Это два этажа, есть риск сломать себе что-нибудь, но они наверняка заметят, если я пролечу в воздухе. Другого выхода нет. Я пытаюсь открыть окно, но оно не поддается. Я дергаю что есть силы, кажется, мышцы вот-вот порвутся, но рама даже не шевелится. Она наглухо закрашена. Я подсовываю под нее пальцы и тяну, тихо поскуливая, обламывая ногти. Ничего не получается; кончики пальцев в крови и дрожат. Я начинаю плакать, задыхаясь. Я не могу его открыть. Единственный выход — через входную дверь, а я не хочу спускаться туда. Я ощущаю себя Рапунцель, запертой наверху в башне. Выхода нет. Можно попытаться разбить окно, но стекло толстое, и они обязательно услышат звон, прежде чем я успею сбежать. Тогда они догадаются. Я окажусь рядом с Бек — и будем мы, как близнецы, гнить вместе.
Нет. Пока они не знают, что я их раскусила, возможно, просто могу выйти из дома. Через входную дверь, как уже делала столько раз. Вытирая заплаканные щеки, я заставляю себя дышать ровно. Я хорошая актриса. У меня получится.
Когда я выхожу из комнаты Бек, в доме стоит тишина.
