«Мира законы — круги на воде», — такое говорят мудрецы Срединной Равнины. Я понимал это по-своему. Чтобы скакать навстречу своему старому пути, вовсе не обязательно разворачивать коня.

Я всегда был верен тем, кто снял передо мной панцирь настороженности. Однако именно жаждущий прямой дороги блуждает по кругу. Это известно каждому, чей взор застят угрюмые лесные деревья или степной горизонт. Даже острый взгляд кочевника неволен заглянуть за его неумолимую черту. Иногда этого не стоит делать, чтобы хоть последние дни прожить с надеждой. А у меня никакой надежды, увы, не осталось.

Предстоящая битва, в которую я ввязывался скорее от безнадёжности, имела одну очень важную особенность: я вёл её САМ, от своего имени...

С этим грозным именем связаны десятки громких кровавых сражений. Но тогда я просто скакал на ребристой спине огромного, малоуправляемого дракона, который лишь по недоразумению назывался именем Бату. Взывая к справедливости, стоит попросить эту капризную колдунью вернуть великому Субэдэю украденную славу полководца. Но также стоит потребовать у этой бесстрастной женщины отцепить от будущей памяти обо мне, Бату, прилипчивую славу палача.

Просить бесполезно, можно только поблагодарить милостивое Небо за то, что оно дало мне возможность умереть в своём собственном, а не в чужом бою.

А вот и приметы круга превратности — полюбуйся, посмейся напоследок.

Тогда, много лет назад, кыпчаки держали стойкую оборону именно здесь, имея за спиной Итиль. А тем, кого звали татарами (и кого вёл сюда я), казалось так невероятно важно пройти назойливыми лесами урусутов, грызть стены их городов, чтобы в конце концов накрыть-таки тяжёлой руковицей Двуединого Бога и Его Сына Чингиса здешние беззащитные кочевья. Дабы такого не случилось, многие взлетели вверх, покидая погребальные костры. Ещё больше народу истлело по буеракам и балкам, чтобы это, наоборот, состоялось.

И вот выросли и опали травы — не так уж и много трав, — а всё как будто не менялось. Те же куманы-кыпчаки стоят за Итилем, ожидая подхода безжалостного врага, те же урусутские кованые рати в который раз пришли им на помощь. Только вместо павшего хана Бачмана, вместо сгинувшего хана Котяна это не столь слаженное войско, говорящее на местных языках, возглавляю опять же я, превратившийся из гонителя в невольного повелителя.

Меня никто не поднимал на войлоке, как Темуджина, никто не выражал мне доверия и клятвенно не обещал делиться добычей... Но люди — уж так сложилось — слушаются меня, и в глазах у них нет того страха, который великий дед считал необходимой частью порядка. Они верят своему хану, хотя я как будто ничем не доказал, что нужно верить именно мне.

А с Утренних краёв снова катится самум, а на гребне его — великий хан Гуюк. Язык не поворачивается произнести эти три слова вместе, всё кажется, вот проснусь с тяжёлой похмельной головой, и растворятся сырые сгустки сна. Но нет — мне не приснилось. Тот самый красный мангус моей судьбы, с которым мы грызлись ещё в «учёной яме», с которым всю жизнь были связаны одним сыромятным ремнём, теперь идёт войной в открытую. И нет спасенья.

Знают ли мои нухуры про то, что они обречены? Ведают ли верные подданные, из коих немногие — монголы, кераиты и джурджени (по-здешнему — хины), а остальные, многие — урусуты, кыпчаки, куманы, угры, франки, фряги, аланы, ясы и прочие языки — кого только нет в моём войске, — что они пришли умирать? Многие, конечно, догадываются.

Всех их вместе теперь зовут татарами. Прилипло — не отлепишь. А идут на них стотысячным валом те, кто любит называть себя монголами. Хотя они такие же монголы, как мои люди — татары.

Смешно, «монголы» против «татар». Ещё один шуточный круг превратности. С давней войны мелких племён моей родины, с родовой войны настоящих монголов и татар закрутился этот вихрь во времена Темуджина. И вот опять...

Я оглядел тоскливым взором шатры отдыхающего войска и вдруг увидел всадника, которого невозможно было перепутать даже издали.

Нет, я не мог это всё спокойно читать. Нужно было прерываться и умерять биение меж рёбер — тем всадником был я. И, надо сказать, вёз повелителю добрые вести.

Скользя меж стеблей рослой травы, к нему приближался долгожданный Бамут. Хан был рад видеть друга снова, но каким-то странным образом он знал и другое: его анда сейчас — вестник судьбы. С некоторых пор хан ненавидел такие состояния догадки — соприкосновения с законами Неба.

Бату уже прочно забыл о тех временах, когда не был правителем: он привык к навязчивому почтению, однако его ближайшие друзья не стелились перед ним ниц. Однако Бамут вдруг поклонился подозрительно низко — чего раньше никогда не делал, — протянул повелителю привычную кожаную трубку, запечатанную воском с обеих сторон.

— Маркуз наказал, чтобы я передал это строго в твои руки.

— Маркуз, учитель... — вздрогнул Бату. — Что с ним? Ему удалось бежать?

— Об этом поговорим после. Он передал на словах, чтобы ты прочёл это сразу, немедленно, до всех разговоров со мной.

Бату ухмыльнулся, извлёк из трубки свёрнутый свиток, с нетерпением развернул и погрузился в уйгурскую вязь.

Показалось, что голос учителя поднимался над строчками, как дым над залитым водой костром, звучал так отчётливо, будто ещё вчера они с Бату расстались:

«Сын мой. Прости, что называю тебя так, не являясь твоим отцом. Робко надеюсь, что Небо наделило меня правом говорить такое хотя бы в шутку. Что бы ни судачили обо мне и матери твоей шептуны, для себя знай: ты не обманулся, позволив нам быть вместе. Ибо не чёрное колдовство соединило наши души — напротив, вспыхнувшее меж мной и Уке чувство растопило (как глаз Мизира ночь) многие злые чары, засевшие в моей душе.

Теперь о главном: надеюсь, твои ночи станут теперь спокойнее. Скромными трудами моими и Бамута великий хан Гуюк отправился к предкам. Как ты понимаешь, без головы его войско беспомощно, а потому обязательно приостановит свой накат.

Отныне всё в твоих руках. Советую поддержать старого доброжелателя Мунке. Он не будет копать яму для тебя, если и ты не позаришься на то, что принадлежит ему по праву. По праву того, чей отец Тулуй был любимым сыном Чингис-хана. Пусть правит он на Востоке, в Коренном улусе. Это хорошо. Ты же замиряй хищный Запад.

И помни — твоя сила в тех, кто любит людей больше богов... слишком много их, небожителей, развелось. Прощай».

Предчувствие ожгло Бату бичом. Он даже забыл о той, самой главной вести, которая просто выпрыгивала из письма.

— Говори...