Филатов остановился и положил руку ей на плечо.

— Послушай, крошка, я в кавалеры не набивался и с цветами тебя не караулил. С чего мне расшаркиваться? Шуруй.

Вернувшись через несколько минут на кухню, он увидел на столе тарелку с бутербродами, чашки с кофе и одобрительно кивнул.

— Молодец, крошка.

— Убедительно прошу вас отныне не называть меня этим дурацким словом!

— Почему это «отныне»? — весело удивился Филатов, осторожно откусывая от бутерброда. — Ты что, жизнь со мной собралась вместе прожить?

— А разве вы после всего не захотите больше со мной встретиться?

Филатов присвистнул.

— После чего это — «всего»? После того, как я на полу, как собака, дрых?

— Если б захотели, легли бы на диване.

— Спасибо за разрешение. Тебе сколько лет?

— Девятнадцать.

— А мне двадцать три. Можешь не «выкать».

— Ты всегда так поздно работаешь?

— А что?

— Заходил бы тогда за мной, у меня четыре раза в неделю тренировки в одиннадцать вечера кончаются.

Филатов развеселился.

— А на кой чёрт мне это надо?

Надя поджала губы.

— Конечно, можешь и не заходить. Найдётся ещё кто-нибудь, можешь быть уверен.

— Ну, допустим, зайду. А дальше что?

— Проводишь до общежития.

— Исключительно интересно!

— А в воскресенье можешь пригласить в кино.

— Потрясающая перспектива! — С каждой минутой Надя всё больше забавляла Филатова.

— А что тебе ещё надо?

— Мне надо, — таинственным шёпотом сообщил Филатов, — немедленно, не сходя с места, тебя поцеловать!

— Рано. — Надя торопливо встала, сполоснула в мойке чашки. — Но если не будешь очень торопиться, шансы у тебя есть!

Так в жизнь Филатова вошла та самая «художественная гимнасточка», о которой он часто вспоминал на последующих зимовках. С их встречи прошло уже четыре года. Надя закончила институт и сама тренировала малышек в спортивной школе, трижды провожала Филатова в экспедиции и встречала его, а до загса дело никак не доходило. Филатов оказался бешеным ревнивцем, устраивал сцены, Надя бежала за помощью к Барминым, и следовало пылкое примирение, но ненадолго. Раз десять они уже расставались навсегда, и столько же раз Филатов, как побитая собака, возникал у дверей спортивной школы.

— Ну что мне с ним делать? — хныкала Надя.

— Бить, — советовал Бармин. — Бить смертным боем, а потом обливать ледяной водой. Три раза в день по десять минут после еды.

— Меня нужно брать лаской, — возражал Филатов. — Нежностью.

— Из-за него я отказалась от чемпионата города! Старшего тренера он обозвал «блудливым козлом» и пригрозил сдать в утиль, если он до меня дотронется.

— И сдам, — пообещал Филатов. — Чего он хватает за ноги?

— Но ведь я гимнастка. Это его работа. Думаешь, Саша лечит молодых женщин, не дотрагиваясь до них?

— К сожалению, слишком часто дотрагивается, — сухо заметила Нина. — Значительно чаще и охотнее, чем положено хирургу.

В другой раз Бармин насел на Филатова:

— Ну чего ты тянешь? Не говори потом, что я не предупреждал: останешься на бобах!

— Красивая она очень, — вздохнул Филатов. — Не для меня.

— Брось, ты тоже не лыком шит. Скажем прямо, рожа, глаза разбойничьи, но именно эта дикость и нравится женщинам. Ведь любишь?

— Вопрос! Только… зыркают на неё, гады. Не могу, руки чешутся.

— И хорошо, что зыркают! — заорал Бармин. — Гордись этим, осёл! Пиши ей стихи! Могу даже подсказать первую строчку: «Я помню чудное мгновенье».

В результате такой интенсивной обработки наступил длительный сравнительно мирный период, однако у Нади неожиданно заболел отец и она уехала к нему сиделкой, и Филатов опять ушёл в дрейф, не расписавшись. Но фотокарточку Нади на сей раз впервые поставил, не таясь, на тумбочку у своих нар, о чём Бармин не замедлил сообщить Нине, а та поделилась важной новостью с Надей, важной потому, что по традиции полярник вешает или ставит у постели фотокарточки только жены или невесты.

…Несмотря на то, что перед дрейфом старые недруги Дугин и Филатов по требованию Семёнова обменялись рукопожатием, их отношения теплее не стали. Работали они согласно, повода для ссоры не искали, но своего напарника Филатов по-прежнему не любил: словами простил, но душою простить не мог и не верил его дружелюбию ни на грош. Дугин же, очень ценивший мир и согласие с теми, кого почитал ровней или посильнее себя, подчёркнуто уступал в мелочах, входил в домик на цыпочках, когда Филатов спал, но в друзья не лез и разговоров по душам тактично не поднимал. И хотя это был не подлинный мир, а скорее, как говорил Кирюшкин, «вооружённое перемирие», отношения двух бывших недругов ни у Семёнова, ни у Бармина озабоченности не вызывали.

Время стирает острые углы, обтёсывает человека, и с годами из суждений Филатова о людях исчезала легковесная размашистость, он становился терпимее и удерживался, как учил его когда-то Гаранин, от односторонних оценок: то накапливался жизненный опыт. Филатов взрослел. Если раньше, невзлюбив кого-либо, он видел его лишь в одном цвете, то теперь в том же Дугине он стал уважать редкостную даже для полярника отдачу в работе, чего не желал замечать раньше, и объективно признал, что сравнение здесь не в его пользу; ещё признал за Груздевым право на скрытность и некоторое высокомерие, не потому, что тот был умнее других (Бармина и Семёнова, например, Филатов ставил выше), а потому, что держал себя Груздев с достоинством, голову ни перед кем не гнул, самой чёрной работы не чурался и вообще оказался хорошим парнем: по своей охоте предложил Филатову заниматься с ним физикой и без всяких скидок, но доброжелательно, разбирал его стихи. Теперь Филатову было стыдно, что поначалу он третировал безответного тихоню Рахманова, а ведь какой отменный метеоролог оказался. А вот Непомнящий, перворазрядник-боксёр и балагур, которого с первого же знакомства Филатов сразу определил в кореши, с течением времени нравился ему значительно меньше: когда строили аэродром и Семёнов каждому давал норму, этот здоровый малый быстро расчищал свой участок и старался тихо улизнуть.

Но лишь в одном случае Филатов дал волю чувствам и, не поддаваясь уговорам и даже личной просьбе Семёнова, со всем пылом возненавидел аэролога Осокина.

С первого взгляда!

Когда они впервые встретились на береговой базе, Филатов остолбенел: да ведь это тот самый верзила — те же клочковатые рыжие волосы, вихляющая блатная походка и нагловато-весёлые навыкате глаза. У Филатова будто заныл выбитый в той драке зуб и вскипела кровь: он! Виду не подал, а поделился подозрением с Барминым и попросил на медосмотре взглянуть, нет ли у Осокина под коленкой шрама. И хотя шрама не оказалось и вообще выяснилось, что в тот год Осокин зимовал на Четырёхстолбовом, избавиться