Подали поезд. В Амьене, в 17 километрах вверх по железной дороге, Рембо занесли в парижский поезд. Каждый толчок вагона наполнял его тело болью. В тщетной попытке смягчить удары он пристроил культю на валик из бурнуса и одеяла, левым локтем оперся о подоконник, а правой рукой ухватился за чемодан.

Погода была теплой и солнечной. Через окно они видели яхты на реке, в садах и парках отдыхающих в летних нарядах. Вскоре поезд наполнился семействами, выехавшими, чтобы провести воскресный день за городом. Рембо с лицом осунувшимся от лихорадки, смотрел на других пассажиров. Он думал о Марселе, зная, что ему предстоит еще одна операция.

Пригород Парижа появился с первым вечерним сумраком. В 18 часов 30 минут поезд въехал в Восточный вокзал, где когда-то начинались большие приключения. Повинуясь внезапному порыву, Рембо решил, что они проведут ночь в отеле. Возможно, хирурги Парижа знают, как его вылечить.

Если бы этот план был приведен в действие, он, возможно, увидел бы лысую голову и усы в табачных крошках Поля Верлена, бредущего нетвердой походкой, к больничной койке. Но когда экипаж покатил вниз по бульварам, начался дождь, улицы опустели. Рембо увидел блестящие тротуары, переполненные сточные канавы и велел извозчику сменить курс. Он должен был ехать прямо к Лионскому вокзалу. Когда взойдет солнце, он хотел снова вернуться на юг.

Тем временем на противоположном берегу реки на тихой улице Сен-Жермен-де-Пре на столе издателя дожидалась своего часа стопка стихотворений. Они были написаны двадцать лет назад школьником из Шарлевиля. Молодой журналист по имени Родольф Дарзан охотился за этими дивными стихами с тех пор, как прочел статью Верлена о Рембо в «Проклятых поэтах». Полное собрание сочинений с биографическим предисловием было готово к печати.

Многие стихи никто никогда не видел, кроме Изамбара и Демени. Несколько аляповатых фальшивок, таких как Le Limaçon («Улитка»), вкрались из модного журнала Le Décadent, но подлинные стихи были достаточно мощными, чтобы показать, что это была одна из великих романтических фантазий, вызревавшая в сырых провинциальных номерах, как интеллигентная болезнь:

Рембо был без сознания, когда солнце взошло над долиной Роны. Он ничего не ел с тех пор, как уехал из Роша. На вокзале в Париже, словно дикий данакил, приехавший в страну белокожих, он упал в обморок после приступа истерического хохота при виде человека в военной форме. Было заказано сонное зелье, но прошло много времени, прежде чем оно подействовало. Пока тепло Прованса не проникло в купе сквозь деревянные ставни, он несколько раз просыпался от ночных кошмаров[950].

Много лет назад это была одна из дорог к свободе: Лион, Валанс, Оранж, Авиньон, Арль, откуда корабли Messageries Maritimes[951] отплывали в Суэц и за его пределы.

Работники железной дороги выгрузили Рембо на привокзальную площадь. Изабель устроила его на заднем сиденье экипажа, который доставил их в больницу, находящуюся в полутора километрах от вокзала.

На случай, если военные власти по-прежнему выслеживают его, он зарегистрировался как Жан Рембо – какой-то другой Рембо…

Дезертир планировал свой последний побег.

События следующего месяца неизвестны, но не таинственны. Когда Изабель писала домой 22 сентября, ее брат был в глубине туннеля: черные круги вокруг глаз, постоянное потоотделение; внезапные толчки в сердце и голове, которые выводили его из дневного оцепенения.

Раз в неделю его иссохшее обнаженное тело водружали на стул, пока перестилали постель. У него отказала правая рука. Две недели спустя левая рука была уже странно иссушенной – на «три четверти парализована». Изабель держала мать в курсе: «С тех пор как он пришел в чувство, он пребывает в слезах. Он не верит, что останется парализованным (то есть если выживет, конечно). Обманываемый врачами, он цепляется за жизнь и надежду, что ему станет лучше. …Он заключает меня в объятия, рыдая и крича, умоляя меня не оставлять его».

Из Роша пришла пара лаконичных записок с обычными новостями – заболела лошадь, слуги слишком шумные – и с просьбой не допустить, чтобы Артюр сделал какую-нибудь глупость: «Он думает, что его 30 000 франков в Роше, – заверяла мать Изабель, – и я могу также сказать ему, что вы инвестировали эти деньги. Это даст отсрочку почти на месяц, если он действительно вознамерится получить их обратно».

3 октября в качестве последнего средства врачи решили попробовать электричество. Электроды прикрепляли к безжизненной руке, провоцируя спазм, но это не помогало. Врач настаивал, чтобы Изабель оставалась в Марселе: «В его состоянии было бы жестоко отказать ему в вашем присутствии». Она сообщила слова врача матери, которая хотела, чтобы дочь вернулась на ферму.

Дружеские письма по-прежнему прибывали из Африки, в госпитале его навестил Альфред Барде, который ободряюще говорил об искусственных конечностях, а также приглашал Рембо приехать в его дом в деревне, чтобы поправить здоровье[952].

Но когда специально заказанная нога прибыла в коробке, которую приняли за гроб, Рембо смотрел на нее в отчаянии. «Я никогда не буду ее носить, – сказал он. – Все кончено, все кончено. Я чувствую, что умираю».

Тем временем другой Артюр Рембо вел весьма насыщенную деловую жизнь. Revue de Évolution sociale, scientifique et littéraire («Ревю социальной, научной и литературной эволюции») запускало серию Poets and Degenerates. Какой-то врач предложил свое мнение эксперта об отсутствующем поэте: Рембо был явно помешан, заявил он, проанализировав поддельные стихи из Le Décadent[953].

Но где же сейчас этот сумасшедший? До Парижа доходили противоречивые слухи. Джордж Мур, который видел несколько «прекрасных» стихов под «странными названиями», слышал, что автор «Одного лета в аду» наверное, все-таки существовал, но теперь пребывает в каком-то отдаленном месте: «Он покинул Европу, чтобы замуровать себя навечно в христианском монастыре на скалистом берегу Красного моря; там он был замечен копающим землю, для благодати Божией»[954].

Из всех воображаемых Рембо этот был ближе всего к своему дому. «Одинокая фигура, копающая землю в восточных сумерках», также существовала в воображении Рембо. Через больничное окно он следил за передвижениями солнца по небосводу и жаждал уехать в Ниццу, Алжир или Аден, да хоть на покрытое костями побережье Обока… Если бы Изабель согласилась последовать за ним за границу, он мог бы попробовать уехать.