Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну, полячка, ну, красотка!
Год на год не приходится
Так думаю, вспоминая последний период работы в Бурмакино. И не в связи со школой. В дела личные вмешались международные. И как! 2 августа 1964 года военные корабли США, по утверждению американцев, были атакованы северовьетнамцами. Через несколько дней конгресс США принял «резолюцию по Тонкинскому заливу», открывавшую военные действия с использованием военно-морских сил. Я размышлял словами одного киногероя: «Какое мне дело до вас до всех, а вам – до меня». И зря. Еще не успел за вечерним чаем обсудить с дедом вьетнамскую коллизию, как вызвали в школу (мать позвонила на телефон директора). Она взволнованно прокричала (связь неважная), что меня срочно вызывает военкомат.
С этими не поспоришь и, договорившись о подмене, срочно выехал в Ярославль. На другой день был уже на улице Зеленцовской в нашем Красноперекопском райвоенкомате. Дежурный, ознакомившись с повесткой и паспортом, препроводил в кабинет военкома. Тот чем-то неуловимо напоминал школьного военрука Кобылина, такой же плотно круглый и краснолицый. Но вежливый, сесть предложил. Какое-то время мы смотрели друг на друга вроде продавца с покупателем. Затем он приступил к делу.
– У тебя белый билет?
– Да.
– С формулировкой «годен к нестроевой службе?»
– Да.
– Её я и хочу предложить тебе.
– В смысле?
– Министерство обороны приняло решение о возобновлении издания дивизионных газет…
Он замолчал, вероятно, чтобы дать мне возможность прочувствовать важность сказанного. Я прочувствовал:
– И что?
– Тут такая карусель. Газеты открыть в каждой дивизии не получается из-за отсутствия должного количества редакторов. Поэтому военкоматам предложено подобрать людей, готовых занять вакантные должности.
– Я-то причем?
– Предложено подобрать из числа филологов с высшим образованием…
– Бывают и с низшим?
– Не умничай, и без того тошно. Приказ надо выполнять, а у нас из состоящих на учете ты один такой.
– Какой?
– Соответствующий.
– Что конкретно вы предлагаете?
– Значит, так: ты увольняешься, проблем не будет, и отправляешься в город Львов, где тебя зачисляют в военно-политическую академию на отделение журналистики. Там вас готовят по ускоренной программе, и через два года выпуск. Звание – лейтенант. Должность – редактор. Служебный потолок – майор… Ну, как?
Я задумался. Всерьёз. Подобные предложения не каждый день получаешь. Понимал: принять предложение – значит, в корне изменить судьбу, то есть навсегда и без возможности возврата. Вспомнился Муром, имение графини Уваровой, военный городок, все мое детство под строевые песни. В кабинете военкома в памяти всплывали не веселые минуты на армейском стадионе «Звезда», не кино в воинской части, не глушение рыбы в Оке с понтонов, а бесконечная маршировка и муштра. Я представил себя в шинели при фуражке и погонах, сутулого, в очках… И так тошно стало.
– Могу отказаться?
– Конечно, а зачем? Что ты имеешь сейчас? Работу в деревне за сто двадцать рэ…
– Сто тридцать.
– Хорошо, сто тридцать. Но ведь и всё. Дальше только проблемы: с жильем, питанием, одеждой. Там и зарплата больше, и все проблемы решает за тебя армия.
– Я могу подумать?
– Думай. Полчаса. Через тридцать минут жду.
Я вышел на улицу. Вернулся на Комсомольскую площадь. Взял в гастрономе бутылку пива и отправился на берег. Там под «Николой» пил пиво, курил и размышлял. Но как-то несконцентрированно. Вспоминались и Муром, и Бурмакино, и Чертова лапа, и школа, и институт… Сказать, что уж совсем был категорически против, нельзя, ибо видел открывавшиеся перспективы и предлагаемые блага. Но я не просто дитя войны, а еще и дитя военного городка, хорошо знавший минусы армейского бытия. Пусть не все. Но многие. И боялся, понимая, что армия все-таки не моя стихия.
Вернувшись в кабинет, сразу заявил о нежелании отправляться во Львов.
– Ты что, не понимаешь, какое выгодное предложение получил?
– Понимаю, но не принимаю.
– Так, иди и еще хорошенько подумай. Сейчас двенадцать. Вот после обеда, то есть через час жду тебя и твоего согласия.
Надеюсь, понятно, от военкома я вновь направился в гастроном, только вместо пива взял бутылку молдавского вина «Рошу де дессерт», считая, что сейчас как раз тот случай, когда «без пол-литра не разобраться» (хорошее, кстати, вино, и дешевое).
Опять под «Николой» пил, курил, грустил от трудноразрешимого выбора. Чуточку захмелев, утвердился в окончательном решении и отказался.
– Ну, и дурак, – резюмировал военком.
– Наверное, – согласился, получая назад военный билет. (Признаюсь, потом не раз жалел).
Начало нового учебного года ознаменовалось событием из ряда вон выходящим. Приехав 15 октября домой, отправился на свидание с новой своей симпатией Люсей Юхтиной. Летом после танцев в саду ДК подхватил девушку и предложил проводить, она легко согласилась. Очень даже легко. Не насторожился. И зря. Люся жила в одиннадцатом или двенадцатом переулке Маяковского. Это далеко за Волгой. Назад к причалу я бежал, боясь опоздать к последнему пароходу. Успел. Отдышался. Решил: больше ни за что и никогда! А вечером почему-то отправился на встречу с ней. Так мы и прохороводились все лето. Я уже был своим у неё дома. К нам она уже приезжала без меня, коротая время с матерью. И, пожалуй, не зря, моя суровая мама была от Люси без ума.
Тем памятным октябрьским вечером она огорошила меня:
– Хрущева-то сняли.
Я встал, остолбенелый:
– Как сняли, ему же только что юбилей всей страной отмечали.
– Сняли, как миленького.
– И кто же рулит теперь?
– Да вроде Бежнев какой-то.
Люся, младший научный сотрудник НИИМСКа, от политики была далека, как от космоса. У меня же новость не выходила из головы. Дома спросил у матери подтверждения.
– Не сняли, а освободили по собственному желанию, – уточнила она.
– Как же… Оттуда по собственному только вперед ногами.
– Ты уж скажешь…
Спорить не хотелось, попил чайку и юркнул под одеяло. Но сон не шел. Я вспомнил вдруг обладателя странной фамилии. На апрельском торжестве, транслировавшемся по телевидению, всех потряс эпизод с огромной очередью желающих прислониться к юбиляру. И вдруг она замерла, затормозилась. К Никите Сергеевичу подобрался Брежнев. Он как-то слишком жарко обнял юбиляра и намертво припал губами к его губам. Было в том нечто странное, мы еще не знали страсти будущего Генсека к поцелуям. Очередь томилась, а тот все никак не мог оторваться. Вроде бы уж и Никита Сергеевич занемог, затряс руками. Но все же наконец Брежнев, весь просиянный, отвалился от губ и тела юбиляра. И тут до меня дошло: Брежнев тогда не поздравлял Хрущева, а прощался с ним. Заранее. До октября.
Как уже
