Сказал:

– Ты абсолютно права. Кошку надо кормить. Конечно, мы возьмем Бите. Я даже могу понести ее лоток.

– Вот именно эти слова, – вздохнула Бета, – я мечтала услышать от мужчины всю жизнь. Ты – мой герой.

Сам не заметил, когда перестал бояться, что все пойдет как-нибудь не так. Но факт – перестал. Видимо, еще по дороге, пока шли пешком от Ужуписа до улицы Палангос, через весь Старый город. Потому что, вставляя ключ в замочную скважину, был храбр, как никогда прежде.

Это было такое счастье – ничего не бояться.

И когда поутру они проснулись – все трое одновременно – не потянулся за телефоном, чтобы посмотреть дату. Главное, что Бета рядом, никуда не исчезла, и серая кошка по имени Бите сидит на подоконнике, значит, остальное уладится как-нибудь само.

Но телефон сразу цапнула Бета.

– Ты не менял настройки? – строго спросила она. – Правда, что ли, десятое июня? То есть, вообще все – правда? И ты – правда? И я?

Пожал плечами.

– Вот уж не знаю, правда ли мы с тобой. А что касается даты, можем выйти за свежей газетой. Тем более, никакой еды в доме все равно нет. Кроме кошачьей.

– Десятое июня, – повторила Бета. – Ну ничего себе. Десятое июня! Влипла я, получается, в твое вечное лето. И это что, навсегда?

– Не знаю. Но очень надеюсь, что так. Хотя, конечно, опасаюсь, что ты со мной заскучаешь.

– Ничего, – отмахнулась Бета. – Если заскучаю, схожу в кино, и все как рукой снимет. В любом случае это случится еще очень-очень нескоро. Например, позавчера.

– Черный Ветер. Приближается Черный Ветер.

Очень ее боялась.

С виду совершенно обычная старушка. Вовсе не отталкивающая. Напротив, красивая. Из тех, кто с возрастом истаивает до прозрачности, щиколотки и запястья у них становятся тонкими как у детей, морщинистая кожа нежна как мятый маковый лепесток, а темно-карие когда-то глаза выцветают до янтарной желтизны. Юта и сама не отказалась бы постареть именно так, но знала, что ей не светит – другой тип, увы. Мясистое лицо, крупные черты, широкая кость, кровеносные сосуды слишком близко к поверхности кожи – пока все это не мешает казаться условно привлекательной, но с возрастом придется превратиться в печального краснорожего бульдога, и лучше свыкаться с такой перспективой заранее, не пестуя иллюзий.

А старушке из переулка Пасажо достаточно было надеть длинное платье из небеленого льна и аккуратно уложить седые волосы, чтобы казаться не выжившей из ума старой курицей, а феей из волшебной страны, явившейся озарить своим присутствием серые будни горожан. Может быть именно поэтому бормотание про Черный Ветер звучало в ее устах не маразматическим бредом, а устрашающим пророчеством. Безумицы так хорошо не выглядят, феи не сходят с ума.

«Хотя с чего это я взяла? – сердито думала Юта. – Еще как сходят. И вот нам живой пример».

Но как ни старалась быть ироничной, как ни выстраивала дистанцию между собой и собственным страхом, ничего не получалось. Всякий раз, сворачивая с Арклю в переулок Пасажо, невольно сжималась в комок, бормотала про себя: «Только бы ее не было, только бы сегодня ее не было», – и ликовала, когда переулок оказывался свободен.

Конечно, разумнее было бы просто изменить маршрут, но когда среди дня убегаешь с работы ради миндального латте в маленьком «Кофеине» на Диджои, и у тебя максимум четверть часа на все удовольствие, включая вполне вероятную очередь, приходится выбирать наикратчайший путь. А отказываться из-за сумасшедшей старухи от вкуснейшего в мире кофе и нескольких торопливых затяжек табачным дымом – это уже самая настоящая позорная капитуляция. Отец однажды сказал, что храбр не тот, кто не знает страха, а тот, кто способен действовать, невзирая на страх. Эту формулу Юта усвоила сразу и навсегда. С годами из нее получилась очень храбрая трусиха, и сдаваться она не хотела.

Поэтому, завидев в переулке маленькую красивую старушку в светлом платье летом, в беличьей шубке зимой, не вздрагивала, не сутулилась, не втягивала голову в плечи, даже не ускоряла шаг, и без того, впрочем, стремительный. Только отводила глаза, чтобы, не приведи господи, не встретиться взглядом.

Всякий раз, поравнявшись с Ютой, старушка говорила негромко, но очень четко: «Приближается Черный Ветер», – и от этих ничего в сущности не значащих слов перехватывало дыхание, а ноги становились ватными и одновременно свинцовыми – совсем чужими. Больше всего на свете Юта боялась, что однажды не успеет отвернуться, и безумная старуха заглянет ей в глаза. Думала обреченно: «Наверное, я тогда просто обосрусь». Потому что думать: «Умру на месте», – было слишком глупо. И слишком похоже на правду.

Ворчала потом про себя, закурив у входа в кафе и немного успокоившись: «Дался ей этот ветер. Ну подумаешь – ветер. Просто перемещение воздушных масс под влиянием… Под влиянием чего-то там. Чего положено. И почему, интересно, он черный? Дует со стороны промзоны? Да какая у нас тут промзона, смех один. Нет, без мистики не обойдешься. Наверняка в старухиной голове черный цвет – символ абсолютного зла. Или не абсолютного. Но все равно зла, чего же еще. И оно, как положено всякому уважающему себя злу, грядет. Непонятно одно: меня-то зачем ставить в известность? Потому что, согласно пророчеству, однажды именно я спасу мир? Босая и простоволосая возглавлю Божье воинство? Охохонюшки. Надеюсь, до этого все же не дойдет».

Думала: «Когда-нибудь это безобразие должно прекратиться. Родственники или соседи дотумкают, что бабка не в себе, и примут наконец меры. Добрые доктора пропишут ей волшебные таблетки от Черного Ветра, и всем станет хорошо. Особенно мне».

Однако время шло, а старуха все так же прогуливалась по переулку Пасажо, порой с перерывами, которые могли длиться от нескольких дней до месяца, однако непременно объявлялась снова, и тогда Юта обреченно думала, что ей и правда следует отказаться от ежедневных побегов в кофейню, а еще лучше – вообще сменить место работы. Капитуляция, так капитуляция. Раз в жизни можно позволить себе сдаться. Нервы дороже.

Но потом наступало очередное солнечное утро, капучино в кафетерии Экономического Университета оказывался гаже, чем обычно, голова саботировала любую работу, а новые туфли желали пижонски цокать каблучками по тротуарам Старого города, и Юта, сердито хлопнув дверью кабинета, вылетала на улицу. Кофе! Кофе и сигарета. Хочу! Подумаешь – какая-то дурацкая старуха.

Однако как бы ни куражилась, при каждой встрече ужас снова охватывал ее. Неодолимый, сокрушительный. И какое же счастье, что не парализующий.

Так промаялась добрых два года, и маялась бы еще, если бы не шеф, улетавший в командировку накануне собственного юбилея. По этому случаю была открыта бутылка драгоценного сорокалетнего арманьяка, шефова ровесника, и не в конце рабочего дня, а еще до обеда, поскольку именинник спешил в аэропорт.