МОРЯК

Вернемся теперь в Лангедок и познакомим читателя с графом де Вильфор, тем дворянином, к которому перешло поместье маркиза де Вильруа, лежащее неподалеку от монастыря св.Клары. Если помнит читатель, замок этот был необитаем в то время, как Сент Обер с дочерью гостили по-соседству, и Сент Обер пришел в сильное волнение, узнав о том, что находится по близости от замка Леблан; об этом замке добрый старик Лавуазен в своем разговоре проронил несколько намеков, возбудивших любопытство Эмилии.

В начале 1584 года, того самого, когда скончался Сент Обер, Франциск Бово граф де Вильфор вступил во владение замком и обширными поместьями, носящими название Шато Леблан, на берегу Средиземного моря. Это поместье, в течение нескольких веков принадлежавшее его фамилии, теперь перешло к нему по наследству после смерти его родственника, маркиза де Вильруа, человека очень сдержанного и крутого нрава. Это обстоятельство, а также его профессия, часто призывавшая его на поле битвы, препятствовали установлению близких отношений между ним и его кузеном графом де Вильфор. Много лет они были мало знакомы между собой, и граф получил первое известие о его смерти, случившейся в отдаленной части Франции, вместе с документами, вводившими его во владение замком Леблан, но лишь на другой год он решился посетить это поместье, намереваясь провести там осень.

Воспоминания о замке Леблан часто приходили ему на память, облеченные в тот поэтический ореол, какой пылкое воображение всегда придает картинам юношеских удовольствий. Много лет тому назад, еще при жизни маркизы, находясь в том возрасте, когда душа особенно восприимчива к радостным, веселым впечатлениям, он однажды посетил этот замок, и хотя он потом провел много лет своей жизни среди неприятностей и треволнений общественной деятельности, часто развращающей сердце и вкус, но чудная сень лангедокского поместья и очарование его природы до сих пор не изгладились из его памяти.

При покойном маркизе замок долго стоял заброшенный; там жили только старик дворецкий с женой, и здание пришло почти в разрушение. Главной причиной, повлиявшей на решение графа провести осенние месяцы в Лангедоке, было желание лично наблюдать за ремонтом в замке, необходимым для того, чтобы привести его в жилой вид. Ни уговоры, ни слезы графини — в важных случаях всегда прибегавшей к слезам — не могли заставить его отказаться от своего намерения.

И вот графиня, повинуясь приказанию мужа, собралась покинуть веселые парижские собрания, где красота ее не имела соперниц и одерживала блестящие победы, тогда как ум ее значительно уступал наружности, волей-неволей пришлось променять светские удовольствия на жизнь в глуши, среди лесов, среди пустынной красы гор, в величественных готических залах и в длинных-длинных галереях, где гулкое эхо вторит шагам или мерному тиканью больших стенных часов, доносящемуся из сеней внизу. Эту печальную перспективу графиня пробовала скрасить, припоминая все, что слышала когда-либо о веселом сборе винограда на равнинах Лангедока. Но там, увы! не будет грациозных парижских танцев, а вид деревенского веселья не мог радовать ее сердца, давно уже испорченного роскошью.

У графа было двое детей от первого брака — сын и дочь, и он намеревался взять их с собою на юг Франции. Анри, юноша по двадцатому году, служил во французской армии, а Бланш, которой еще не минуло и 18-ти лет, до сих пор жила в монастыре, куда была отдана немедленно после женитьбы отца. Это сделалось по совету супруги графа, не обладавшей ни способностями, ни желанием наблюдать за воспитанием падчерицы; боязнь, чтобы девушка не затмила ее красотой, заставляла ее всячески стараться о том, чтобы граф продлил заточение своей дочери. И вот теперь она увидала с крайним огорчением, что муж. уже не соглашается на дальнейшую проволочку. Одно ее утешало, это то, что когда Бланш выпорхнет из монастыря на свет Божий, то в глуши деревни некому будет восхищаться ее красотой.

В то утро, когда семья графа отправилась в путь, карета остановилась по приказанию графа у ворот монастыря, чтобы захватить Бланш; сердце молодой девушки билось от восторга при мысли о новом мире, о свободе, открывавшихся перед нею.

По мере того как приближалось время отъезда, нетерпение ее все росло; прошлой ночью она считала каждый удар башенных часов, и ночь показалась ей нескончаемо длинной. Наконец забрезжил рассвет, зазвонили к утрене, и она услыхала, как монахини спускались по лестнице из своих келий. Она вскочила с постели, во всю ночь не сомкнув глаз, чтобы приветствовать желанный день, когда она наконец избавится от всех строгостей монастырской жизни и вступит в новый мир, где царит одна доброта, одна радость!