— Леонардо, что ты видишь? — спросил Миткаль.

— Более чем достаточно и тем не менее недостаточно.

— Дай-ка мне взглянуть, — сказал Хилал, и Леонардо передал ему подзорную трубу.

— Никогда не видел таких огромных пушек.

— Я тоже, — сказал Леонардо. Как мог он различать тончайшие движения птичьих крыльев в полете, так сейчас невооруженным глазом мог разглядеть детали турецких укреплений. — Мы должны сказать калифу, что лагерь придется отодвинуть. Он в пределах стрельбы турецких пушек, я в этом совершенно уверен.

— Но они ведь не стреляли по нам прежде, — заметил Миткаль.

— Куда удобней дать цыплятам обустроить свой курятник и отойти ко сну, — пояснил Леонардо.

— Мы не можем просто так отступить, — сказал Хилал. — Калиф и слышать об этом не захочет. Мы должны сделать что-то… здесь.

Леонардо разглядывал дорогу, что вела к замку; подвести пушки этим путем невозможно, место совершенно открытое. Поднять пушки с другой стороны возможно, но это займет недели, хотя… Он сделал быстрый набросок совершенно новой системы блоков, которая поможет поднять пушки на большую высоту соседних утесов.

— Что ты думаешь, Леонардо? — спросил Хилал.

— Мы должны спешить… отвести наши пушки на безопасное расстояние, иначе будет поздно, — ответил Леонардо. — Если мы отведем войска, Мехмеду волей-неволей придется подойти к нам поближе. Замок тогда только на одно и сгодится, чтобы прикрывать его отступление. А со временем мы займемся и замком.

— Я знаю, что делать! — заявил Миткаль.

В его голосе была такая энергия, что Леонардо не мог не смягчиться.

— Да, я уверен, что знаешь. И вполне вероятно, что ты прав.

— Но я же еще не сказал тебе!

— Тебе и не нужно ничего говорить, — сказал Леонардо, переводя взгляд на замок, словно невидимый огонь его глаз мог прожечь насквозь стены замка и разглядеть там, внутри, Никколо.

Но, быть может, он увидел бы лишь еще один дар Мехмеда — голову Никколо, помещенную в прозрачный сосуд.

С кожей, которая прежде была оливково-смуглой, а теперь побелела как мел.

С губами темными и иссохшими, точно древние скалы этого бесплодного края.

Прежде чем они успели вернуться в лагерь, из замка начали бить пушки, сопровождаемые бесшумными и смертоносными требучетами и баллистами, которые забрасывали войско Кайит-бея огромными камнями. Леонардо ощутил, как содрогается от разрывов земля. Ядро попало в яму с бочонками пороха, и они взорвались, расшвыряв людей в воздух клочьями одежды и плоти. Вначале это было сущее избиение — армия Кайит-бея до такой степени оказалась застигнутой врасплох, что солдаты не знали, куда им бежать; казалось, сама земля вскипает под ливнем раскаленных камней и металла, хлещущим с небес. Хилал с ужасом смотрел на это зрелище, и Леонардо слышал, как он молится, выпевая слова и, кажется, не сознавая, что говорит вслух.

С высоты утесов им было видно все как на ладони, словно они были в корзине воздушного шара; ощущение дальности смешивалось с ужасом увиденного, и люди, разорванные на куски, падающие, умирающие, казались ненастоящими — скорее уж все это походило на праздник и разрывы гранат были всего лишь фейерверками, брызжущими безвредной россыпью жарких искр.

Они видели, как взрываются, занимаясь огнем, фашины, телеги с припасами, шатры; видели, как калиф верхом мечется среди хаоса, отгоняя своих солдат назад, в безопасность.

И тогда на поле боя появились турки.

Леонардо увидел их прежде, чем Кайит-бей, но через мгновение и калиф разглядел их плюмажи и шлемы, подымавшиеся точно из-под земли: кавалерия Мехмеда вылетела из-за ручья, где прежде разглядеть ее было невозможно. Войско двигалось в боевом порядке. Отборные пешие воины из Малой Азии и конница из Европы двигались на флангах Мехмедовых янычарских фаланг. Еще пятьдесят тысяч янычар шагали внутри квадрата, составленного из возов, а в центре четырех линий конных и пеших — гигантской фаланги, растянувшейся на все поле, — ехали три сотни пушек. Сто пятьдесят тысяч воинов словно скользили по пустому полю; и с помощью подзорной трубы Леонардо сумел разглядеть самих Мехмеда и Мустафу, в головных уборах с пышными плюмажами похожих на невиданных птиц, — они ехали в безопасности, в самой сердцевине своих войск.

Да и не было нужды в героических деяниях одиночек. Сила в количестве, а Великий Турок явно мыслил сегодняшний день как беспощадную резню.

— Пушки, — сказал Хилал. — И мои люди. Гляди, гляди туда: турки уничтожат их всех!

И он, словно спеша спасти собственных детей, торопливо полез, цепляясь за камни, вниз по склону. Упитанный евнух оказался куда проворнее, чем мог бы подумать Леонардо. Однако путь на равнину оказался куда как нескорым, и чем ниже они спускались, тем меньше могли разглядеть, что творится внизу, потому что пыль тучами поднялась в воздух, скрывая все и вся. Наверняка турецкая конница пошла в атаку, потому что Мехмед не станет удерживать цвет своего войска, акинджей и курдов, которые устремятся захватить артиллерию калифа.

Леонардо ни о чем так не мечтал, как оказаться сейчас с Сандро и Америго. Он осаживал свои мысли, потому что они источали страх, и все же воображал себе самые ужасные разновидности смерти, выпавшей его друзьям: их убивало взрывом, разрывало на куски, их насаживали на мечи и пики, и они молили о жизни, а он, беспомощный, бессильный, мог только смотреть на это. Едва добравшись до основания утеса, они бегом бросились туда, где стояли их орудия. Вдруг прямо перед ними разорвалось пушечное ядро, сея смерть и уничтожив солдата, который выбежал прямо под шрапнель. В один миг его разорвало в клочья, в комочки мяса, и душа его взрывом преобразилась в кровавый туман, когда он стал частью миазмов битвы.

Это мог оказаться Сандро, Америго или Миткаль.

Укрывшись в безопасности за перевернутой телегой, Леонардо перевел дыхание и крепко стиснул руку Миткаля, словно это была рука Никколо.

У помощников Хилала хватило присутствия духа отвести пушки назад, а потом обогнуть мамлюкскую и персидскую конницу и пехоту и выйти им во фланг. Теперь они могли стрелять по массе турок, бить по их артиллерии. Эта тактика принесла успех. Хотя турки тоже ввели в сражение пушки, их артиллерия не могла сравниться с многоствольными орудиями Леонардо, которые уничтожали турок до тех пор, покуда вся равнина не покрылась их мертвыми, залитыми кровью и разорванными в куски телами. Турки пытались захватить пушки да Винчи ударом конницы, но всадники Кайит-бея перехватили атакующих и разгромили начисто. Леонардо был с Хилалом, командуя стрельбой своих пушек и орудий. Видя, как в полушаге от него сшибаются в яростном натиске солдаты, ломая мечи и пики о металл доспехов, как летят повсюду куски металла, дерева и плоти, он не мог даже погрузиться в сладостное, возбуждающее, эйфорическое онемение рукопашной. Он был один, совершенно один и абсолютно, почти сверхъестественно осознавал каждую деталь творящейся вокруг резни; и с каждой смертью, с каждым разрывом плоти и преобразования ее в душу он ощущал все большую тяжесть, словно каждая гибель была его чудовищной добычей, и в конце концов он сам едва не упал под этой незримой тяжестью. Однако глаз вины оставался открытым, и Леонардо, зачарованный и ужаснувшийся, смотрел как бы со стороны на себя самого: вот он мечется от одной пушки к другой, помогает, раздает приказы, направляет огонь и смерть, словно он стал Красным Джинном, массивным и бесполым, как Хилал, неумолимым, как каменные идолы предков Кайит-бея.