Нужно было рассказать ему безобидную историю, чтобы объяснить свое поведение, но воображение отказывалось служить. Я устала от длительного притворства, и моя изобретательность истощилась. Придется рассказать ему правду.

— Почему ты надела мои шаровары? — шепотом спросил Парис, когда я отвела руку от его губ.

— Я хотела бежать.

— Бежать? — закричал он в голос, чего я и опасалась.

— Да. Я решила, что нет другого способа прекратить войну и избежать новых смертей, как только мне вернуться к грекам.

Я наклонилась назад, мои колени дрожали. Говорить ему, что я собиралась пожертвовать своей жизнью, необязательно.

— А как же я? Обо мне ты не подумала? Ты же знаешь, я не могу жить без тебя. — Он сжал меня в объятиях, я перестала дрожать. Он притянул меня к груди. — Неужели ты смогла бы бросить меня?

— Это было труднее всего. У меня едва хватило мужества, — пробормотала я.

— Это не мужество, это жестокость!

— Мне пришлось быть жестокой по отношению к нам с тобой, чтобы другие перестали страдать.

— И все же ты здесь. Ты не ушла. Отчего?

Я чувствовала: он хочет услышать, что я отказалась от своего плана сама, а не была остановлена.

— Меня задержал Антимах. Этот человек, похоже, никогда не спит. Он дежурил у основания крепости, с северной стороны.

— Как? Ты действительно выбралась из города? — простонал Парис.

— Да.

— Ты предала меня. Ты бросила меня. Даже не попрощалась. Думаешь, я прощу тебя?

— Нет, не думаю. Я понимаю, за все надо платить.

— Тебе, похоже, это доставляет удовольствие! Так же, как бросать мужей ночью! Ты сбежала от меня, как от Менелая. Я больше никогда не смогу верить тебе.

— Что ж, поделом мне.

Я не винила его. Я понимала его чувства. И сама на его месте чувствовала бы то же самое.

Он встал, взял одеяло.

— Я не могу спать в одной постели с тобой, — прошептал он и стал спускаться по лестнице, оставив меня одну в темноте прислушиваться, как затихают его шаги в коридоре.

Измученная, я легла в постель и пролежала неподвижно, пока не наступило утро. Перед побегом я примирилась с потерей Трои, и все же я была рада встретить утро в своей спальне, а не в шатре Менелая. И еще была рада, что могу дышать, не считая, сколько вздохов осталось.

Когда я оделась и спустилась вниз, Париса уже не было. Слуги сказали, что он пошел справиться «насчет военных дел». Да, военные дела позволят ему на законном основании держаться подальше от меня. При этом наше отчуждение не будет бросаться в глаза посторонним. Еще нужно сделать так, чтобы слуги ничего не заподозрили. Найти объяснение тому, почему Парис спит отдельно. Придумать бытовую причину — например, духота, или холод, или шум, — ни словом не упоминая о нашей ссоре. Я могла бы пойти в домашнее святилище, чтобы успокоить дух и собраться с мыслями, но оно опустело и теперь только усугубляло мою тоску.

На мне не осталось живого места: все тело покрылось синяками от ударов о стену и болело. Больших усилий стоило не хромать при ходьбе. К счастью, благодаря холодной погоде я могла плотно закутаться в толстую шерстяную тунику и теплый плащ. Позвав Эвадну, я вместе с ней отправилась проведать Геланора. У него, вероятно, есть идеи, как будут развиваться события. Я расскажу ему о своем сорвавшемся плане, попрошу совета. Он никогда не судил меня. Точнее, судил, но не осуждал.

Мы перехватили его как раз в тот момент, когда он выходил из дома, чтобы наведаться на главный склад оружия. При виде нас он обрадовался и осторожно опустил на землю мешки, которые держал в руках.

— Скорпионовые бомбы, — пояснил он. — Хочу испытать их. Ничего, они подождут. У тебя встревоженный вид, Елена. Что случилось?

Я бы охотно бросилась ему на грудь, чтобы он утешил меня, но правила приличия взяли верх.

— Ах, Геланор! Дела хуже некуда. Все ужасно!

— Все? Так не бывает. — Он гордо откинул голову назад; я любила этот жест, но сейчас он вызвал у меня досаду своей отчужденностью.

— Именно так!

Он отворил дверь и пропустил нас в дом. Я села на стул, давая отдых напряженным от боли мышцам.

— Ты еле идешь, будто тебе сто лет, — заметил Геланор.

— У меня все тело в синяках, — простонала я и, не успел он задать вопрос, продолжила: — Я расскажу тебе все как есть. Я хотела бежать из Трои, отдаться в руки греков.

И Геланор, и Эвадна только присвистнули.

— Это ужасный поступок, я понимаю. Но я ходила по улицам, смотрела на несчастных беженцев, на озлобленных троянцев, узнавала о новых набегах греков, оплакивала Троила… Все произошло по моей вине — а ведь это еще не конец. Нести такое бремя — выше человеческих сил, а я всего лишь человек. И я решила: если я вернусь к грекам, ужас прекратится. Я обязана прекратить войну. Только я могу сделать то, что не под силу целой армии, и, значит, должна это сделать.

— Какой самообман! И какое самомнение, — язвительно сказал Геланор. — Значит, ты попыталась перелезть через стену. И что же тебе помешало? Платье зацепилось за камень?

Выходит, и он недооценивает меня. Почему все считают меня столь глупой и неумелой? Мне захотелось устыдить его.

— Нет, платье не помешало. Я была в шароварах.

Геланор рассмеялся.

— Прекрати! — рассердилась я. — Я надела их не для забавы, а чтобы удобнее было спускаться по стене.

— Шаровары! — Он смеялся, держась за живот, и наконец, с трудом переведя дыхание, произнес: — Судя по тому, что ты здесь, шаровары не очень-то помогли.

— Мне помешали уже внизу, когда я спустилась. Проклятый Антимах, который что-то высматривал за стенами! Что ему там понадобилось, ума не приложу. Как из-под земли вырос.

— Может, он шпион? — задумался Геланор. — Возможно, ты поймала его, когда он сам направлялся к грекам, и ему пришлось сделать вид, будто это он поймал тебя. Антимах… Кто его заподозрит? Идеальный шпион.

Неужели это правда? Наш самый воинственный военачальник — шпион! Именно он больше всех нападал на греков и громче всех возражал против того, чтобы вернуть меня им.

— Нет, невозможно! — воскликнула я.

— Вот почему я упомянул о твоем самообмане и самомнении. — Геланор пристально смотрел мне в лицо и говорил тихо, словно обращаясь к самому себе. — Слишком много людей с обеих сторон — и греков, и троянцев — заинтересованы в том, чтобы война продолжалась[18]. Только Менелаем движет цель вернуть тебя. Если б дело касалось лишь его, он бы прекратил войну после твоего возвращения. Но другие продолжат сражаться, поэтому твое возвращение к Менелаю — напрасная жертва.