— С госпожой де Майи, монсеньер, случаются минуты слабости, как со всякой доброй француженкой перед лицом своего государя; однако, по существу, у нее имеются принципы и есть муж.

— Муж, мой дорогой Башелье? Но этот муж пренебрегает ею.

— Ах, велика важность!

— Он ее покинул, а она горда.

— Однако же, и, думается, мне надо сказать об этом прямо, не пристало ей быть гордой, если она хочет, чтобы король… Тут уж она не гордячкой должна быть, а даже…

— Да, это препятствие. И все-таки, признаюсь вам, я не считал бы это затруднение главным и единственным.

— Объяснитесь, монсеньер.

— Я допускаю, что король влюблен, даже очень влюблен в Луизу де Майи, или же готов допустить, что он без ума от Олимпии.

Башелье усмехнулся.

— Вот улыбка, — заметил Ришелье, с видом благосклонного попустительства глядя на собеседника, который, казалось, любовался своим отражением в глазах герцога, — смысл которой мне понятен. Если не ошибаюсь, она означает, что король может влюбиться лишь в ту, которую соблаговолите выбрать вы.

— Монсеньер, я такого не говорил.

— Зато вы такое делаете, мой милый Башелье, а это еще лучше.

— Существует настоятельная необходимость, монсеньер, чтобы все было именно так; в противном случае, как вы сами понимаете, возникла бы ужасающая неразбериха.

— Итак, вы тоже занимаетесь политикой?

— Что до нас с Лебедем, да, монсеньер, это так, мы с ним заключили своего рода союз. Король ведь наш, он собственность тех, кто его обихаживал, растил, учил. Нам он принадлежит больше, чем кому бы то ни было.

— То же самое господин де Фрежюс говорит о себе.

— Господину де Фрежюсу принадлежит король, наряженный королем. Мы же владеем королем, когда он у себя в комнате, в своей постели, в своей ванне. Вот почему мы считаем, что он более наш, нежели чей-либо еще в целом свете. В наших руках он просто молодой человек, вот ведь как.

— И вы правы. Итак, Башелье, я бы сказал, что короля, являющегося вашим достоянием, вы станете делить лишь с теми, кого признаете добрыми и достойными этого дележа.

— Да, монсеньер.

— И вы хотите выбрать Олимпию?

— Я бы желал, монсеньер, открыться вам ничего не скрывая.

— Говорите же тем смелее, что я и сам буду откровенен.

Если выгодно делить короля с вами, я хочу, чтобы и у вас была своя корысть делить его со мной.

— А-а! Очень хорошо!

— Я знаю, что у вас есть все, что ваши притязания не безграничны, почести для вас не много значат, но вы любите добрые земли и добрые экю.

— Разумеется, монсеньер, я же не настолько знатный господин, чтобы избежать насмешек, если мне вздумается заполучить голубую ленту или стать пэром Франции. Но если у меня будут деньги и земли, мой сын и моя дочь в свой час купят себе все, что им подскажет их честолюбие.

— Башелье, я подвожу итог. Известно вам маленькое владение Фронсак, которое может быть передано по наследству любому лицу?

— То, что орошается двумя речками и приносит шестнадцать тысяч ливров годового дохода, монсеньер?

— Да, Башелье; оно вам по сердцу?

— Я воспылал бы к нему страстью, не будь оно герцогством-пэрством.

— Но сейчас оно утратило эту привилегию; теперь оно является имуществом, подлежащим сдаче в аренду, и, что еще выгоднее, освобождено от судебных издержек, поводов для крючкотворства и дорожного надзора с тем, чтобы превратиться в доходное поместье.

— Понятно.

— Эти угодья как нельзя более подходят для верного слуги короля, уже получившего дворянскую грамоту, а в третьем поколении предчувствующего возможность увидеть на воротах своего дворца если не графский, то баронский герб.

— Это недурно, монсеньер.

— Башелье, если я подставляю королю любовницу по своему выбору, вы приобретаете Фронсак и получаете от меня в том расписку в обмен на рукопожатие.

— Монсеньер, вы действуете как большой вельможа, каким и являетесь.

— Так вы согласны?

— Есть одно возражение. Вы можете снабдить короля любовницей, но я не хочу, чтобы это была женщина, способная вести свою политику.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, и вы должны понимать это не хуже меня, что, если мы отдадим короля под опеку, опекунша будет править нами.

— Это затруднение.

— Хорошо ли вы знаете госпожу де Майи? Ведь, как я замечаю, это ее вы прочите для его величества?

— Ее или другую, это для меня не столь существенно. После того, что вы сказали, мне придется всерьез заняться сбором сведений.

— Поймите хорошенько, господин герцог: кардинал захочет управлять государством, польский король захочет управлять королевой, королева в свою очередь пожелает управлять королем. А королю, быть может, не слишком понравится, если им станет управлять его любовница. К чему приведет такое столкновение интересов? К войне абсолютно неотвратимой, к войне, в которой все стрелы посыплются на короля, то есть на нас. Так вот, я постарел, я начинаю толстеть. Говорят, эта упитанность мне к лицу, и утратить ее я не желаю. Вот почему я хочу покоя в этом доме — любой ценой.

— А, вот оно что! — промолвил Ришелье. — Но это более чем справедливо, мой дорогой Башелье.

— Если королева станет ревновать, а любовница будет изображать из себя вторую королеву, — это война, ссылка любовницы, потому что у королевы будет дофин, наследник престола, который перевесит всех бастардов. Если же любовница окажется сильнее, королеву станут унижать — здесь это обожают, — и нам уготована ненависть парижан, мне будут бить стекла, камни полетят и в окна ваших карет, а там изгнание, Бастилия и, как знать, что случится еще? Тут уж поместье Фронсак не будет больше производить своих прекрасных вин ни для вас, монсеньер, ни для меня. Защитим же себя от этих тягостных осложнений, найдем для короля такую госпожу, господами которой будем мы.

— Ах, Башелье, Башелье! Какой же вы мудрец! Право, царь Соломон недостоин быть вашим камердинером!

— Свой интерес, монсеньер, это такой философский трактат, где определяется цена всех чувств и вес всех ошибок. Я уже остановил свой выбор на этой комедиантке, которая забавляла бы короля так же, как некогда Месье забавлялся с Ла Резен, особой смазливой, но незначительной.

— Да; однако берегитесь, лицедейке не пленить короля, это невозможно.

— Ну, на некоторое время это вполне может ей удаться, монсеньер.

— Башелье, этого мало: нужно, чтобы их связь длилась бесконечно. В противном случае — вот о чем вы не подумали — король будет заводить себе одну любовницу ради приключения, другую — из любопытства, третью — ради мимолетных встреч, четвертую — для выхода в свет. И тогда, мой дорогой, ему потребуется столько же Башелье, сколько любовниц.