Поэтому следующей ночью, в сладкой тишине, наступившей за любовью, в порыве самых благородных чувств и совершенно уверенный в том, что они обнялись без магического обряда как этой, так и прошедшей ночью, но слились со всем невозмутимым взаимным стремлением брата и сестры, он взял ее лицо в свои ладони и, живо чувствуя над ее домом огромное небо, где их, должно быть, слушали Боги, прошептал, что они смогли бы пожениться и завести много детей. Говоря это, он знал о тяготах путешествия, ибо понял, насколько понадобится им ее знание магии, чтобы достичь любой другой земли.

Она ответила: «Здесь лучше».

Глядя ей в глаза, он ясно видел все то, от чего ей пришлось бы отказаться: кувшины и шкатулки, в которых лежали ее амулеты, порошки и шкуры животных. Они представлялись ей равными городу, более того, крепости ее сил, но как только он был готов сказать ей, что все это будет у нее в другом месте, она спросила: «Насколько дороги будут тебе дети?»

«У нас их должно быть много».

«Тогда ты не захочешь бежать со мной», — сказала она. В ее глазах не было слез, а в ее голосе грусти, когда она рассказывала свою историю. Однако закончив ее, она принялась плакать. Ребенок Усермаатра находился в ее чреве, сказала она. И она потеряла этого ребенка, своего первого ребенка, в ночь, когда Усермаатра отрезал ее палец.

«Я не верю этому», — сказал он.

«Это правда. Я потеряла ребенка и утратила в себе то, что рождает детей. — Ее голос был тверд, как корни самого могучего дерева в Садах Уединенных. — Такова, — сказала она, — истинная причина моей полноты».

Он слушал ее с болью, и мысли проносились в его голове, подобно лошадям без всадников.

Она поднялась с постели и зажгла плошку с благовониями. С каждым вдохом воскурения росла его уверенность в том, что с каждым новым ароматом, проникшим в его горло, его жизнь становится короче и приход его самого несчастливого часа приближается с каждым выдохом. Его последнее семя умрет внутри ее чрева.

Не будучи в состоянии перенести всю горечь их молчания, он снова принялся любить ее, ощущая переполнявшее его оцепенение. С тем же успехом он мог бы спать в болоте, и он лежал рядом с ней, размышляя, сможет ли сила круга, сорок два раза очерченного вокруг его головы, сохранить в тайне от нее, насколько гадки ямы его настроения.

Она хранила молчание, но на них, подобно тяжкому духу старой крови, лежала тяжесть ее намерений. Никакая любовь никогда не смогла бы стать ей дороже торжества ее искусства магии. Молча лежа рядом с ней, он провел эту ночь в ожидании часа перед рассветом, когда он должен был уйти. Он не желал оставаться, но глубина ее мыслей (в которые он не мог войти) придавила его, точно туша зверя, и действительно они провели эту ночь, как два тяжело израненных животных.

Все же в последний момент, перед тем как он ушел, она еще раз позволила ему приблизиться к своим мыслям. Так же как путешественник на барже может слышать бормотание Нила и чувствовать присутствие духа воды, так и он понял, что она ищет в своей мудрости ритуал, который позволил бы ей нанести Усермаатра сильный удар.

И наутро, вернувшись в ее дом, он не был удивлен, поняв по характеру приготовлений, что она собирается исполнить Обращение к Исиде.

Медовый-Шарик говорила ему, сколь опасной может быть эта церемония. Ее выбор был так же смел, как его собственный план побега, и дыхание любви вернулось к ним. Возможно, его дерзкий замысел воодушевил ее. И вот Мененхетет не принял никакой предложенной ему в тот день пищи, не прикоснулся ни к дыне, ни к бобам, ни к гусятине, а пораньше пошел в дом Медового-Шарика. Для Мененхетета было обычным делом обедать с той или иной маленькой царицей, это даже считалось хорошим предзнаменованием. Появление Управляющего могло повлечь за собой приход самого Сесуси. Однако в тот вечер ни он, ни Медовый-Шарик не съели ничего, кроме особо приготовленной пшеницы, поданной им на тарелках из папируса. Затем, на виду у ее евнухов и всех маленьких цариц, которым в тот момент довелось пройти мимо дома Медового-Шарика, он вышел от нее. Он даже задержался на лужайке у стен ее сада, где разговаривал с другими маленькими царицами и ждал темноты. Эта ночь обещала быть безлунной, и визит Сесуси был маловероятен. Как только Медовый-Шарик отпустила своих евнухов, он перелез через стену и вернулся в ее дом.

На Медовом-Шарике были белые сандалии и одеяние из прозрачного полотна. Ее благовония говорили о белых розах, а ее дыхание было слаще ее благовоний. Он гадал, не знак ли это присутствия Исиды, явившейся из съеденной ими пшеницы. Дыхание Медового-Шарика могло источать запах расцветшего бутона, а порой быть исполненным гнусных проклятий, ночами он не раз ощущал зловоние Дуата. Однако этим вечером ее дыхание было спокойным, а красный амулет Исиды, повязанный вокруг ее талии, придал ей уверенности в себе.

И вот она приступила к исполнению обряда вызывания духов. Медовый-Шарик собиралась взывать к Исиде голосом Сети Первого. Маатхерут могла пользоваться уважением множества сил и духов, но лишь Фараон мог быть услышан в тех высях, где пребывала Исида. Разумеется, Медовый-Шарик нашла в Царской Библиотеке Усермаатра заговор, дававший возможность призвать всю полноту сил Исиды, если к ней обращались голосом умершего Фараона. Таким образом, ей надо было вызвать такого Ка. Облеченная в Его присутствие, она обретала способность разговаривать как Царь.

Итак, она вышла из круга, чтобы снять свою тунику, и вынула белую юбку, золотые сандалии и золотой нагрудник, достаточно большой, чтобы закрывать ее груди. Затем, к изумлению Мененхетета, она открыла другой сундук и достала оттуда Двойную Корону высотой более локтя из прекрасного плотного полотна, сделанную, как он понял, ее собственными руками. Она возложила ее себе на голову, накладная борода закрыла ее подбородок, и к тому моменту, когда она вступила в круг и положила на алтарь красный амулет, ее полный рот превратился в твердо сжатые губы Сети — по крайней мере таким его знал Мененхетет по многочисленным изображениям на стенах храмов.

Затем властным голосом она принялась возглашать заклинания, которые должны были вызвать Ка этого Фараона.

Пока Мененхетет лежал на спине, прислонившись головой к алтарю, а ее нога попирала его грудь (так что вверху он видел тело и лицо, исполненные той же ярости и мощи, какие были у великого Фараона, Отца Усермаатра), Медовый-Шарик начала произносить строки заклинания:

Четыре стихии,

Пребывающие в своих рассеянных членах,

Обратят свои сердца

К этим событиям.

Да явится Ка Сети,

Да познает Ка Сети нашу землю.

Воздух, вода, земля, огонь,

Зерно, корень, дерево, плод,

Дыхание, потопление, похороны, рождение,

Воздух, вода, огонь, земля,

О, Сети, посети меня.

Она произносила эти слова, а попираемый ею Мененхетет вторил ей, и голоса их звучали согласно, и строки были произнесены много раз. При этом она подкладывала щепотки благовоний в масло, горящее в плошках рядом с его телом, покуда комната не наполнилась густым дымом, а жар ее сердца не разгорелся. Ее голос проходил сквозь воздух столь густой, что от ее дыхания дым клубился, подобно облакам.