Это был колесный трактор с трубой над капотом — фордзон. Грохоча и дымя, шел он на третьей скорости целиной, волоча за собой на прицепе новенькую сноповязалку. За рулем трактора красовался черноволосый — волосы, как у цыгана, из кольца в кольцо — русский парень. А на высокой беседке сноповязалки сидела, беспечно побалтывая босыми ногами, светловолосая русская девчонка. То были посланцы Степного зерносовхоза — Иван Чемасов и Морька Звонцова.

Почти всю неблизкую дорогу от зерносовхоза до хутора их сопровождали джигиты. Одни из них, налюбовавшись диковинной машиной, скакали обратно в свои аулы, другие сменяли их на пути. И Иван Чемасов, и Морька Звонцова, успевшие привыкнуть к такому эскорту восторженно-шумных всадников, уже почти не замечали их.

Но вот трое оборванных пастухов и босой старик в малахае, второпях, должно быть, надетом наизнанку, набравшись храбрости, приблизились к трактору. И когда Иван Чемасов, остановив машину, протянул большую, черную от мазута руку самому маленькому из подпасков, бойкий казашонок, к великому удивлению всадников, не отпрянул назад, а, подхваченный трактористом за руку, прыгнул на трактор. Примостившись за спиной тракториста, крепко вцепившись обеими руками в его плечи, пастушонок зажмурился и восторженно закричал:

— Уй-бой! Уй-пурмой! Джаксы арба!

Трактор зарокотал и с такой прытью рванул вперед, что зазевавшаяся Морька Звонцова чуть было не слетела с беседки подпрыгнувшей сноповязалки.

А пастушонок, примостившись за спиной Ивана Чемасова, торжествующе озирался вокруг и продолжал восторженно что-то кричать следовавшей по пятам ватаге джигитов. Его плоское скуластое лицо сияло в это мгновение такой улыбкой, какая воплощает в себе и восторг, и тревогу, и гордость, и удивление. Музыка необычайного движения захватила пастушонка. На мгновение ему показалось, будто машина не шла по степи, а летела птицей по воздуху, и у пастушонка замирало

сердце, как замирало оно у него разве только на байге — во время степных скачек, на резвом скакуне. Мальчик, захлебываясь от радости, путая родной язык с русским, кричал:

— Ай, какой джаксы шайтан-арба! Уй-бой! Уй-пурмой, какой кароший русский железный телега!

— Джаксы урусский джигит! Джаксы арба! — наперебой, стараясь перекричать друг друга, вторили сияющему подпаску ликующие джигиты.

И только знатные люди степей, почетные старцы родов, чьи бороды были покрыты серебром мудрости, чьи слава, почет и разум измерялись количеством их табунов не знавших узды кобылиц и несчитанными гур-тами рогатых,— только они темнели в это мгновение от страха, злобы и черной ненависти к грозно грохотавшему в степном просторе стальному коню. Следуя на своих рысаках за джигитами, баи, косясь на шайтан-арбу, молчали, без нужды горяча танцующих под ними коней,

Л безлошадные люди степей — джатаки, приветствуя русского тракториста и невиданную самоходную машину с гривой дыма, продолжали кричать, захлебы-ввясь от изумления:

-Уй-бой! Уй-пурмой! Джаксы урус! -Джаксы темирарба! Джаксы железная телега! Когда трактор подходил к хутору, над степью вставало огромное багровое солнце. Теплый ветер доносил из глуби степей медовый аромат разнотравья и налившихся нив, зазолотевших под брызгами солнечных лучей. И Морька Звонцова, озирая окрестный простор с высокой своей беседки, восторгалась вслух:

— Ой, боже ты мой, красота-то какая, умереть можно!

Первым из хуторян увидел трактор дедушка Коно-топ. Разбуженный небывалым грохотом и шумом, доносившимся из степи, дедушка Конотоп, спавший на гумне, перелез через прясло и, заметив целую тучу конницы, с гиком двигавшуюся из степи к хутору, бросился наутек, потерял с левой ноги опорок и схоронился на всякий случай до поры до времени за плетнем.

Хутор мгновенно проснулся, как по набату. По улицам мчались сломя голову ребятишки. За ребятишками бежали сонные, растерянные, перепуганные бабы и мужики. Луня, выскочив из избы в одних портках, без рубахи и ошалело крутясь на перекрестке, кричал:

— Горим, граждане?! Где? Которо место горит?!

Кузнец Лавра Тырин, только что спозаранку опохмелившись у попа Аркадия, мчался с резвостью застоявшегося рысака по улице. Заметив наконец целую армию конных джигитов, тучей двинувшихся на хутор вслед за дымящей и грохочущей машиной, Лавра Тырин остолбенел.

— Камо грядеши?! — проговорил он, разбросив-руки.

Позднее всех выскочили навстречу трактору Фешка с Линкой. Они прибежали в ту минуту, когда трактор, свернув в переулок, с разгону влетел в канаву и забуксовал в ней.

— Куда тебя черти несут?! — крикнула Фешка улыбавшемуся ей во весь рот Ивану Чемасову.

— Не видишь — куда? К вам на блины прямым маршем с Морькой прибыли! — весело сказал Чемасов.

— Морька?! Милая! И ты к нам?! Ой, господи, с ума сойти можно… Ой, как я рада! Вот уж не ждали-то…— лепетала Фешка, волчком суетясь около забуксовавшего в канаве трактора.

Из толпы кто-то крикнул:

— Вот это ловушка — до второго пришествия ему теперь из этой ямы не вылезти!

— Не каркай — вылезет!

— Вот это машина — земля ходуном!

— А самовяз-то — с иголочки! Не самовяз — ера-план с крыльями!

— Машина добра, только дух от нее шибко тяжелый. Керосином прет — угореть можно!

— Ребята, смотрите, вылазит!

— А ты думал, тебя будет дожидаться на выручку!

— Попер, попер! Тпру-у, обратно задки увязли.

— Вот тебе и трахтур — ни тпру, ни ну, ни кукареку!

— А дымища-то из трубы — как из паровозу!

— А это и есть паровоз, только по земле шпарит, без рельсов.

— Мужики, а сколько он за день спашет?

— А хоть тыщу десятин. Ему што — он железный!

— Правильно. Этот овса не запросит!

— Зато керосину жрет, на всю зиму-зимскую без свету хутор оставит!

— Не мели, Емеля, не твоя неделя!

— Правильно. Сегодня на нашей улице праздник.

— Кому праздник, кому черна пятница…

— Ур-р-ра! Попер! Поеха-ал!

Выскочив наконец из канавы, трактор, весело затарахтев, на третьей скорости пошел узеньким переулком. Народ — конный и пеший, старый и малый — валом валил за невиданной до сего машиной, галдя каждый свое:

— Вот жмет — не догонишь!

— Такого бы железного бегунца да к нам на пашню.

— Чего только на белом свете не выдумают, страсти!

— Сатана его выдумал — не человек…

Фешка, примостившись за тракторным рулем рядом с Иваном Чемасовым, тоже, ни на минуту не умолкая, тараторила, как сорока:

— Ой, Ваня, места от радости не найду! Расцеловала бы тебя, кабы не народ…

— Ничего, я потерплю до вечера, когда никого не будет…— отшучивался Иван.