Величие — историческая категория, а это по-настоящему познается в ежедневном — политическом — труде. Дерпт стал Юрьевом, Динабург — Двинском… Балтийское побережье надежно прикрывало столицу. Кто знает, как повернутся события. Еще Иван IV Грозный предостерегал от утраты этих — овеянных ветрами Ливонских войн — территорий. Содеянное за тринадцать мирных лет и позднее — за десять лет до войны с Японией — было бы немыслимо без внутреннего сплочения народа и русской нации. Здесь и толика его — обер-прокурорских — забот, что бы там ни лопотали приверженцы парламентаризма и ни писали в заграничных газетах. Если бы XIX век не сбил русских и Россию в монолит, то на этой территории давно бы изъяснялись по-немецки, многие бы народы исчезли с лица земли, и первыми — евреи.

Воспитанный сам в историческом и правовом духе, Константин Петрович избавил от многих страданий и неурядиц не только Чайковского, но и Ключевского, и Алексея Николаевича Островского, и семью Достоевского. Тень Жуковского постоянно присутствовала в комнате, где наследник получал уроки…

Константин Петрович навсегда запомнил майский день коронации, которая задержалась более чем на два года. Пахло весной, ярко светило солнце — московское, родное, привычное, обливающее золотом юную изумрудную зелень. А в ушах звенели торжественные, будто не им вылитые на бумагу слова. Документ подписал Александр III в торжественный для себя день. Он, этот документ, значительно облегчал в особенности «нуждающихся и удрученных, кои по недостаточному положению или по несчастным обстоятельствам не в состоянии были выполнить всех лежащих на них перед правительством обязательств; не изъемлем от царской милости нашей и тех, которые впали в противозаконные деяния по заблуждению, легкомыслию и небрежению или же хотя омрачили жизнь свою преступлениями, но вследствие понесенной ими кары закона или по другим обстоятельствам заслуживают прощения или облегчения участи».

Утвержденное в день коронации и обнародованное немедленно не произвело ни малейшего впечатления на террористов, которые продолжали кровавые игры, сбивая с толку людей лживой пропагандой, играя на ошибках правительства, деятельности нечистоплотных элементов, подбирающихся к казне под разными предлогами: то патриотическими, то охранными, то благотворительными.

Взгляд назад не случайно наткнулся на майский документ. Закоренелые злодеи его не использовали именно потому, что они злодеи. Впрочем, Константин Петрович верил в раскаяние и искренне полюбил Льва Александровича Тихомирова, превратившегося после казни вторых первомартовцев в законопослушного гражданина. Отказавшись сообщить властям тайны «Народной воли», он внес значительный вклад в политическую публицистику не только исповедью «Почему я перестал быть революционером?», но и личным поступком: Савл сумел превратиться в Павла не в пример своим собратьям, которые заклеймили его ренегатом и отступником. Примирительные жесты императора обер-прокурор поддерживал не только пером, составляя манифесты, проникнутые духом мудрости и терпимости. Он помог Тихомирову обрести себя и создать одну из самых оригинальных государственных концепций. Облегчение участи преступника очень часто дает плоды, которыми пользуются люди, не пережившие столь драматических сломов судьбы.

Что же оказалось главным в жизни Константина Петровича? Как он оценивал сам пройденный путь? Сейчас он, не роняя собственного достоинства, не умаляя и тем паче не перечеркивая содеянного, пришел к печальному выводу, что иллюзии насчет нравственного преображения общества у него рассеялись. Иначе как объяснить самому себе прошение об отставке?

Уступка Витте разбушевавшейся черни есть симптом крушения, высшей точкой которого стал манифест. Да, крушение! Это надо признать. Что же дальше? Что последует за революционным бунтом на улицах Петербурга и Москвы?

Нетрудно предугадать. Ослабленная Россия будет втянута в войну, а затем кровавое побоище превратится в гражданское противостояние и завершится диктатурой сумасшедших, никого и ничего не щадящих. Первой жертвой, разумеется, станет религия и церковь. В России церковь с времен Петра I находилась в униженном состоянии. Вот почему он, приняв должность обер-прокурора, принялся столь рьяно заниматься синодальными делами, надеясь сплести воедино проповедь христианства и служение Христу с образованием, что ему в известной степени удалось на начальных этапах педагогического процесса. Задним числом эти усилия шельмовались и отвергались в самой злостной форме. Любимец большевиков Кони, так и не понявший, что сулит России будущее при новых хозяевах, нападал на церковно-приходские школы и миссионерство с проницательностью слепоглухонемого. Константин Петрович знал истинное положение дел не только из писем Николая Ивановича Ильминского. И неправда, что обер-прокурор вводил общественность в заблуждение, публикуя фиктивные отчеты об обращении иноверцев и привлечении их к вселюбящей матери церкви. Кони просто не ожидал, что письма Николая Ивановича станут достоянием гласности после краха коммунистической системы. О каком обмане может идти речь, если действительное положение стало достоянием гласности еще в 1895 году, при жизни обер-прокурора/ Никто не препятствовал распространению открытых писем к Константину Петровичу, приходящих из-за границы с жалобой на положение священнослужителей в прибалтийских провинциях, и Константин Петрович отвечал корреспондентам, не возражая против публикации его ответов. Нет, не призывал ни он, ни его миссионеры к мечу светскому во имя Христа. Он не имел никакого отношения к мултанскому делу, и Владимир Галактионович Короленко даже не упоминает ни Святейший синода, ни фамилию Победоносцева в процессе, который проводили прокуратура и полицейское ведомство. А между тем Короленко, когда требовалось, честил обер-прокурора задолго до его отставки и кончины. Припоминал ли он этого «душителя» свободы слова, когда его самого большевики вызывали в ЧК и готовы были расправиться с ним в любую минуту?

Да, Константин Петрович мечтал изменить положение церкви в России с давних времен, упорно боролся за ее достоинство, хотел улучшить существование священнослужителей в самых далеких уголках необъятного православного мира, знал, как они бедствуют и к каким мерам прибегает власть, чтобы держать их в покорности и нищете.

Он просматривал все, что издавалось тогда в Лейпциге против православия и России. Лейпциг в конце XIX века играл ту же роль, что и Мюнхен во второй половине XX-го. Иногда действительно существующие обстоятельства вынуждали его признать справедливость жестоких упреков. Анонимный автор в книге «Aus der Peterburger Gesellschaft» писал с едкостью и злорадством, которые бросались в глаза: «Нигде в Европе церковь не играет такой жалкой, зависимой роли в жизни образованного общества, как в России. В то время как протестантская и католическая церкви, едва терпимые, порой даже гонимые, непрестанно влияют на свою паству в России и безраздельно царят над общественной совестью лифляндских, литовских и польских провинций, — влиятельные в государственном и социальном отношении общественные классы совершенно не считаются с той самой «православной церковью», которая постоянно выдвигается в авангард русской государственной политикой и в честь которой огромная восточная монархия именуется «Святой Русью». Дворянство и бюрократия насмешливо относятся к низшему причту белого духовенства, что, впрочем, не мешает им при случае низко кланяться презренным попам. Руководит духовным полчищем монашество…»