«Три столицы» для нас интересны прежде всего прогнозами Шульгина, а не делами «Треста», тем более что никаких особых «дел» и не было. Василий Витальевич прошел по старым своим путям, посмотрел на себя прежнего и отбыл восвояси. Прежний Шульгин был представлен в виде фотопортрета в Музее революции в Зимнем дворце как депутат Государственной думы и вообще «бывший». Единственное, что останавливает внимание на этой встрече двух Шульгиных, — оценка старшего Василия Витальевича: «Этот господин был мне скорее несимпатичен и во всяком случае очень далек от меня»[471].

В приведенных словах угадывается некое раскаяние.

Однако с других страниц книги слышится бодрый голос.

«— Эдуард Эмильевич. Вот вы — белые, или, скажем, мы — белые, боролись. Боролись, скажем, героически, до последних сил. Но проиграли. Ведь проиграли, Эдуард Эмильевич?

— Это как сказать. В борьбе оружием мы проиграли. В борьбе идей мы не проиграли. Во всяком случае, мы свою идею вынесли из боя, сохранили, и я думаю, что она постепенно завоевывает мир. По крайней мере фашизм, который сейчас является противником коммунизма в мировом масштабе, несомненно, в некоторой своей части есть наша эманация»[472].

Здесь надо повторить, что тогдашний фашизм означал волевое национальное начало, но никак не то, что потом выразилось в германском национал-социализме. Ведь фашистом в те годы называли и Столыпина («первый русский фашист»), и президента США Франклина Д. Рузвельта — за решительную борьбу с последствиями экономического кризиса.

И вот что подчеркнем особо: в каком-то смысле Шульгин, говоря о культурной отсталости России от стран Запада, предвосхищал знаменитую речь Сталина от 1931 года о необходимости догнать передовые страны за 10 лет, «иначе нас сомнут». Наш герой подчеркнул, что западные культурные достижения стучали в дверь России «не клюкой подорожной, а рукоятью меча».

Конечно, в книге есть и «еврейская тема».

«Лица? Я ничего до сих пор не сказал о лицах.

Какие у них лица?

Боже мой, теперь, когда я это пишу, они уже слились в какой-то общий фон. Я не помню отдельных лиц.

Но общее впечатление: низовое русское лицо, утонченное „прожидью“.

Объяснюсь яснее.

Тонких русских лиц здесь почти нет. Если лицо тонкое, то оно почти всегда — еврейское.

Конечно, в этом вопросе важно „не пересолить“. Тонких русских лиц всегда было маловато. Я хочу сказать: тонких тонкостью черт. Процент таких лиц у нас всегда незначителен сравнительно с Европой.

Но в России была другая тонкость — не чертами лица. Тонкие черты лица указывают на старую культуру — это заслуги предков. Этого в России было мало. В России начинал образовываться порядочный слой тонкости благоприобретенной. Это интеллигентные лица, — тонкие своим выражением. Это люди одного, двух, трех поколений усиленной культуры. Черты лица у таких не могли сложиться в тонкость, это требует веков, но сложилась тонкость взгляда, улыбки. Эти русские лица так легко выделяются и в эмиграции. Они именно и служат характерным признаком русского лица… Русское интеллигентное лицо — это синтез быстро усвоенной культуры, и притом культуры многих народов. Оттого оно такое сложное и часто так мучительно противоречивое…

Вот этого рода тонких русских лиц не видно за столами.

…Здесь, за столами, — мещанство. Низ, стремящийся кверху. Через два-три поколения, если их не вырежут какие-нибудь „хищники“, из этого городского примитива образуется вновь слой интеллигенции, тонкий своей сложностью, своей „благоприобретенно“ воспринятой культурой.

Но „тонких черт лица“ все же не будет. Неумолимая история наша не дает отстояться вековому отбору. Рок постоянно скусывает русскую верхушку, и массе каждый раз снова приходится лихорадочно ее вырабатывать.

Кто же скусил эту верхушку на сей раз?

Вот эти тонкочертистые, горбоносистые, которые сидят с русскими вперемешку?

Они, конечно.

Из этого не следует, однако, делать слишком поспешных заключений…»[473]

Не надо спешить? Не будем.

Лучше вспомним описание революционной стихии 1917 года у Ивана Бунина, который, кстати, очень хвалил книги Шульгина: «Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские.

Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: „Cave furem“. На эти лица ничего не надо ставить, — и без всякого клейма все видно…»[474]

И еще. После смерти Ленина в 1924 году объявлялся массовый прием в коммунистическую партию «рабочих от станка», получивший название «ленинского призыва». К началу 1924 года в партии состояло около 300 тысяч человек. Новый набор увеличил ее на 240 тысяч, что привело к качественному изменению ее состава. Если Ленин видел в партии элитарный культурный отряд, то переход к массовой партии резко изменял ее характер. Партия постоянно вбирала в себя все новых и новых членов, все глубже опускаясь в массовый (очень невысокий) культурный слой.

Видимо, это и имел в виду Шульгин, когда предлагал «не спешить».

Василий Витальевич этим не ограничился и привел программную беседу с одним из главных руководителей «Треста» (возможно, это был генерал Потапов). Вот что говорилось на «еврейскую тему»: «Кто-то, говоря о Советской России, написал, что это страна „еврейского фашизма“. Это глубоко правильно, так оно и есть. В России несомненно произойдет длительная борьба между сравнительно немногочисленным, но очень дружным между собою и психически очень сильным еврейством и русскими, многочисленными, но разрозненными, борьба за гегемонию. Эта борьба идет, и она будет крайне трудна. Но безумие думать, что ее можно решить физическими способами, т. е. погромами. Безумие хотя бы потому, что физическое истребление всего еврейства невозможно, частичное же избиение невероятно укрепляет психическую мощь остального еврейства и в то же время глубоко ослабляет психику русской стихии, развращая ее. Борьба произойдет совершенно в других плоскостях, это будет борьба за духовное преобладание, и победа в этих областях определит уже, как неизбежное следствие, преобладание политическое и экономическое»[475].

Не исключено, что так же думал и сам Василий Витальевич. Во всяком случае, он не спорил со своим собеседником.

Впрочем, Шульгин от себя противоречиво предлагает после победы решить вопрос иначе и мирно: выслать евреев из России. То есть не надеяться на борьбу «за духовное преобладание».