тип этих дельцов в ту пору только определялся, только складывался. К тому же сатирический пафос драматурга в «Бешеных деньгах» был направлен прежде всего на обличение паразитического дворянского общества. Как бы то ни было, Василькова нельзя поставить в один ряд с дельцами поздних комедий Островского. Наряду с трезвой расчетливостью драматург наделил героя «Бешеных денег» внутренней одержимостью, увлеченностью не только наживой, но и самим делом, которое он ведет, — как это превосходно раскрыл в нем Ю. Каюров в последней постановке «Бешеных денег» в Малом театре. Актер отыскал в Василькове душевную искренность и даже чувствительность, иногда доходящую до сентиментальности — свойство совершенно не знакомое тем рыцарям наживы, которые появляются в пьесах Островского последнего цикла.

За джентльменской внешностью и корректными манерами этих «рыцарей» таятся профессиональные растлители и расчетливые «покупщики», как определил Станиславский скрытую сущность обходительного Великатова, когда работал над постановкой «Талантов и поклонников».

Сложность построения этих ролей до сих пор остается неосвоенной театрами. Исполнители обычно принимают эффектную внешность и мягкие манеры этих персонажей за точное выражение их внутренней духовной сущности. Хищные волки неожиданно превращаются в носителей положительного нравственного начала.

Мы видели, что даже Москвин — этот большой и тонкий художник — не устоял перед соблазном превратить черствого, расчетливого «покупщика» Прибыткова в олицетворение самоотверженной любви, душевного благородства и человеческой преданности.

И Великатова обычно играют в театре актеры на амплуа героя-любовника, играют как умного, обаятельного и великодушного человека, полного искренней любви и бережного внимания к Негиной, не замечая, что это — внимание и вкрадчивость хищника, который обхаживает намеченную добычу, подбирается к ней издалека, для того чтобы не спугнуть ее прежде времени.

И Паратова, по традиции А. Ленского, играют как демонического героя печоринской складки, человека с каким-то значительным внутренним миром, упуская из виду ироническую характеристику, которую ему дает сам драматург: «блестящий барин из судохозяев».

Романтическим героем сделал своего Паратова и М. Астангов в постановке «Бесприданницы», осуществленной Ю. Завадским в предвоенные годы на сцене Театра Революции. В трактовке Астангова Паратов, этот «человек с большими усами и малыми способностями», превратился в лицо почти трагическое, с печатью тайны на челе, общим обликом напоминая Сильвио из пушкинского «Выстрела».

Только Станиславский, игравший эту роль еще в Обществе искусства и литературы, трактовал ее по-иному. Он сохранял для своего Паратова красивую внешность и эффектную позу бретера и вместе с тем давал в нем соединение барской заносчивости с нагловатой развязностью предпринимателя дешевой руки. И делал он это превосходно, судя по отзывам тогдашней критики, создавая образ своего Паратова с ярко выраженной обличительной тенденцией. Но такая трактовка этой роли не создала традиции и не удержалась на нашей сцене.

Все эти несовпадения сценических образов с теми хищниками, какими вывел Островский в своих поздних комедиях хозяев собственнического мира, не являются только частными неудачами театров. Без полноценного решения этих ролей из комедий драматурга исчезает острый социальный конфликт, определяющий развитие драматического действия. А вместе с ним уходят тяжелые драмы «печальных» героинь Островского, блекнут контрастные краски в обрисовке сложных человеческих характеров и целостное здание комедий и драм рушится, в лучшем случае рассыпаясь на отдельные психологические портреты, хотя бы и выполненные с первоклассным мастерством, но все же только разрозненные портреты.

Роли волков в человечьей шкуре еще ждут своего новаторского пересмотра, который должен по-новому осветить произведения Островского, написанные им за последнее десятилетие. Такой пересмотр таит в себе бесспорные сложности. Еще Станиславский в связи с теми же «Талантами и поклонниками» отмечал трудности, стоящие перед исполнителями ролей, подобных Великатову. От актера требуется высокая степень мастерства, «яркости техники, искусства, чтоб с красивой внешностью сыграть отрицательный образ», — писал Станиславский. «Это очень трудно», — заключал этот великий мастер в решении наисложнейших сценических задач{239}. И тем не менее от такой задачи уклониться нельзя. Она встает перед театрами во всей ее настоятельной необходимости.

Умное мастерство исполнителей и режиссера нужно здесь и для того, чтобы не соскользнуть в другую крайность и не положить на лица реальных людей застывшие маски театральных злодеев. А такие случаи бывали в практике наших театров. Так, в одном из периферийных театров в 30‑е годы в постановке «Бесприданницы» Кнуров и Вожеватов вели себя как бандиты с большой дороги, — особенно в той сцене, когда они в темноте, сидя на корточках, при свете зажигаемых спичек воровато разыгрывали Ларису в орлянку.

Детальные записи Станиславского о его работе над ролью Паратова могут служить для исполнителей превосходным руководством в сложном подходе к ролям этих волков-«джентльменов», соединяющих в себе внешнюю учтивость и мягкость манер с натурой беспощадных хищников{240}.

Растиньяк из московских торговых рядов

Но в отдельных пьесах позднего Островского встречаются и такие рыцари наживы, образы которых, казалось бы, нетрудно освободить от обветшавшего исполнительского штампа. А между тем театры и к ним продолжают проявлять ничем не объяснимую снисходительность и живописуют их светлыми идиллическими красками.

Это относится к группе тех хищников Островского, которые охотятся в его пьесах не столько за самой женщиной, сколько за ее капиталами, не останавливаясь ни перед какими средствами, чтобы завладеть ими.

Выводя этих персонажей на сцену, драматург не оставляет у зрителя сомнений в их моральном облике. Это действительно волки, голодные и жадные, рыскающие по закоулкам, а то и на больших дорогах в поисках добычи. Правда, иногда они тоже бывают обходительны со своими жертвами. В их голосе временами тоже слышатся благородно рокочущие ноты.

Но, в отличие от Прибытковых и Великатовых, они не умеют долго выдерживать такой эффектной позы. Для этого они слишком нетерпеливы. Да у них и нет возможности ждать, задумывать свои маневры на длительное время. Их карманы пусты. К тому же и намеченная добыча может ускользнуть, а новая не подвернется. Поэтому они так часто срываются с нужного тона, делают неосторожное движение, — тогда маска благопристойности слетает с их лиц и они появляются перед зрителем в своем подлинном, неприкрашенном обличье.

Наиболее ярким представителем этой группы хищников в пьесах Островского является наравне с Окаемовым из «Красавца-мужчины» Ераст из «Сердца не камень». Это третий персонаж из главных действующих лиц «Сердца не камень», на которых держится все здание комедии и на которых драматург раскрывает свой обличительный замысел.

«Сердце не камень» — единственная пьеса из всего цикла последних произведений Островского, в которой драматург в такой наглядной, открытой форме сопоставляет судьбу женщины в старом, домостроевском быту и новый этап ее социальной биографии, начавшийся в условиях пореформенной России. В лице Каркунова драматург выводит старого «хозяина» Веры Филипповны, а в образе