(6) На приступ пошла первая часть, завязалась жестокая битва, которая шла с переменным успехом; трудно было под градом дротиков подойти к стенам и поднести лестницы. (7) А тех, кто успел приставить лестницы к стенам, сбрасывали вниз заготовленными для этого вилами или подцепляли железным захватом, чтобы втащить на стену.

(8) Сципион понял, что малочисленность нападающих уравнивает силы, а положение врагов лучше уже потому, что они на стене; он отвел первую часть своего войска и с обеими остававшимися пошел на приступ.

(9) Это внушило такой ужас осажденным, уже уставшим от битвы с одной частью Сципионова войска, что они тут же бежали со стен, а воины пунического гарнизона, испугавшись, что город предан, оставили свои посты и сгрудились все вместе. (10) Горожан обуял страх: если неприятель войдет в город, убивать будут всех без разбора – пунийцев ли, испанцев ли.

(11) И вот ворота вдруг распахнулись – из города хлынула толпа людей, державших перед собой щиты, чтобы прикрыться от дротиков, и поднявших правую руку в знак того, что меч брошен. (12) Трудно сказать почему – то ли их издали не рассмотрели, то ли заподозрили какую-то хитрость, – но на них кинулись, словно на вражеский строй, и всех перебили, а римляне вошли в открытые перебежчиками ворота.

(13) Другие ворота рубили и ломали топорами и мотыгами; конники, как им было приказано, мчались занять форум; (14) к ним подошла подмога – отряд триариев, и легионеры разбрелись по остальным частям города. Город не грабили, встречных не убивали – разве тех, кто защищался с оружием в руках.

(15) Всех карфагенян и около трехсот горожан (тех, кто запер ворота) взяли под стражу; остальным горожанам отдали город, вернули имущество. (16) При взятии города погибло около двух тысяч врагов, римлян – не более девяноста.

4. (1) Победа порадовала и тех, кто брал город, и военачальника, и все остальное войско. Возвращение победителей было поразительным зрелищем – солдаты гнали перед собой огромную толпу пленных. (2) Публий Сципион одобрил действия брата[854], не поскупившись на похвалы: взятие Оронгия он приравнял к собственному подвигу – взятию Нового Карфагена.

(3) Приближалась зима; нельзя было ни идти на Гадес, ни преследовать войско Гасдрубала, разбросанное по всей провинции, и Сципион все свое войско увел назад – в Ближнюю Испанию[855]. (4) Разместив по зимним лагерям свои легионы, он отправил в Рим своего брата, Луция Сципиона, с Ганноном, неприятельским полководцем, и другими знатными пленниками, а сам отбыл в Тарракон.

(5) В этом же году римский флот под начальством проконсула Марка Валерия Левина переправился из Сицилии в Африку и произвел большие опустошения в землях Утики и Карфагена. На границе карфагенских владений, под самыми стенами Утики, взяли богатую добычу.

(6) Возвращаясь в Сицилию, встретили карфагенский флот – семьдесят военных кораблей. Семнадцать из них были захвачены, четыре потоплены, остальные рассеяны и обращены в бегство. (7) Римляне вернулись в Лилибей победителями на суше и на море, с обильной и разнообразной добычей. На море стало спокойно, неприятельские корабли были отогнаны; в Рим подвезено много зерна.

5. (1) В начале того же лета, в какое произошли описанные события, проконсул Публий Сульпиций и царь Аттал, перезимовав, как было сказано, на Эгине, переправились на Лемнос[856] вместе с объединенным флотом: у римлян было двадцать пять квинквирем, у царя – тридцать пять.

(2) Филипп, чтобы никакой враг ни на суше, ни на море не мог его захватить врасплох, спустился к морю в Деметриаду, а войску назначил день для сбора в Ларисе. (3) Прослышав о прибытии царя в Деметриаду, туда сошлись и посольства от его союзников. (4) Дело было в том, что этолийцы, которым придал духу и союз с Римом, и приход Аттала, стали грабить соседей.

(5) И не только акарнаняне, беотийцы, евбейцы были в великом страхе, но и ахейцы. Ведь, кроме этолийцев, с которыми они воевали, ахейцам грозил еще и лакедемонский тиран Маханид, расположившийся лагерем недалеко от аргосских границ. (6) Все посольства, напоминая о бедах, какие кому грозят – с суши ли, с моря ли, умоляли царя о помощи.

(7) Из собственного царства Филиппа тоже шли тревожные вести: поднялись Скердилед и Плеврат и фракийцы, особенно меды, готовы были напасть на пограничные области Македонии, как только увидят, что царь поглощен внешней войной. (8) Из Беотии, из Внутренней Греции сообщали, что этолийцы перегородили валом и рвом Фермопильское ущелье в самом узком его месте, чтобы не дать Филиппу прийти на помощь к союзным городам.

(9) Столь беспокойная обстановка могла бы встревожить даже ленивого полководца. Филипп отпустил посольства, пообещав всем им помочь, насколько позволят время и обстоятельства, (10) а пока сделал самое необходимое – отправил гарнизон в город Пепарет[857], откуда пришло известие, что все окрестности опустошены Атталом, прибывшим с флотом от Лемноса.

(11) Полифанта Филипп послал с небольшим отрядом в Беотию; Мениппа, еще одного из своих военачальников, – в Халкиду[858] с тысячью пелтастов (пелта – это щит вроде кетры)[859], (12) к которым добавил пятьсот агриан[860], чтобы охранять остров повсеместно. Сам он отправился в Скотусу и распорядился переправить туда из Ларисы[861] македонское войско.

(13) Там был он извещен о том, что в Гераклее соберется совет этолийцев и туда прибудет царь Аттал – поговорить о войне в целом. (14) Филипп тут же с войском большими переходами отправился в Гераклею[862], чтобы своим внезапным появлением разогнать это совещание.

(15) Он прибыл, когда оно было уже распущено; разорил (особенно у энианцев по берегам залива[863]) поля, где уже почти поспел урожай, и отвел войска обратно в Скотусу. Оставив там все войско, он с царской когортой[864] удалился в Деметриаду.