Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Церковь тайны хранить умеет. В церкви за души людские молятся. Мирское ей чуждо. Там всё о божественном.
* * *
Граф Колорадо Петру Андреевичу Толстому заявление сделал, что не имеет указания из Вены о проезде свободном через город Брюн русского царевича Алексея. А посему вынужден задержать царевича до особого распоряжения. Заявление своё сделал он любезно, голосом ласковым, жестами изящными речь сопровождая. Но комендант города с такими людьми, как граф Толстой, раньше не встречался и не понял, что кость та не по его зубам. Зубы-то слабы у графа Колорадо были для Петра Андреевича, поломать можно. Но самонадеян человек и силы свои рассчитывать не умеет.
Комендант повертел в пальцах ножичек костяной для разрезывания бумаг и осторожненько так положил его на стол. Доволен был. Нравилось ему его поручение, ещё бы, как кот с мышкой, с графом русским играл.
Пётр Андреевич выслушал коменданта Брюна и без шуму и крику сказал, что, во-первых, письменный протест подаст против незаконного задержания наследника российского престола, а во-вторых, сейчас же письмо отпишет командующему русским корпусом в Мекленбургии с просьбой о помощи в вызволении из плена его высочества царевича Алексея.
Так и молвил: «Из плена».
Высказав то, Пётр Андреевич поднялся от стола и, тепло и простодушно глядя в глаза графу Колорадо, добавил, что-де он, комендант города, уже имел честь познакомиться с русским капитаном Румянцевым и, наверное, согласится, что доблестный сей офицер в дорогу собраться не замедлит, а в пути не задержится и, можно сказать без ошибки, доскачет в Мекленбургию весьма скоро.
На том разговор закончив, Толстой бодренько, походочкой мелкой к дверям подался, на губах наигрывая своё:
— Трум, турурум, тум...
Вроде бы ничего неожиданного для него не случилось. Но был остановлен любезными словами коменданта. Гот понял, что дело принимает оборот скверный, а такого он допустить никак не мог. В указаниях Шенборновых говорилось, чтобы он, комендант Брюна, явился к русскому наследнику Алексею и, поприветствовав, спросил, волей или неволей возвращается он в Россию. Ежели царевич ответит, что не волей, а насильно увозится из земель австрийских, взял бы его под защиту.
Говорилось, однако, и то, что при том с русскими, сопровождающими царевича, в споры вступать не следует, а, напротив, всячески задабривая их, игру вести тонко, дабы миру между Россией и империей Германской не повредить. А тут получалось, что столь важный сановник, каким был граф Пётр Андреевич Толстой, чуть ли не дверью хлопнул. И граф Колорадо струсил. В дипломатии он был не силён. Ему бы всё больше шпорами звенеть да со шпагой красоваться перед дамами. Большим ценителем женщин слыл граф Колорадо — стройный красавец с пышными усами, за которыми он трогательно следил и которые на ночь заворачивал даже в особую бумагу. Не дай, господи, волосок какой перегнётся или, того хуже, выпадет. Забот у графа было множество, а тут на тебе: дипломатия хитрая.
Нет, решил граф Колорадо, вице-канцлер может дела свои вести как ему вздумается, а он, комендант Брюна, комплимент скажет царевичу, и всё. А то неприятностей не оберёшься.
Соображал граф-то, не вовсе уж глуп был. Колорадо к Петру Андреевичу поспешно подошёл и, ласково взяв за руку, заговорил миролюбиво. Достопочтенный гость должен простить его, графа Колорадо, если он не совсем точно выразил мысль. Какие заявления, какие протесты? Он, комендант Брюна, желает проезжающим через город прежде всего добра. Да-да! Добра! Он хочет только высказать несколько любезных слов царевичу Алексею по случаю его проезда через Брюн. Чувство гостеприимства подвигает его на ту встречу.
Пётр Андреевич довольно долго стоял, наморщив лоб. Но наконец поднял глаза на графа Колорадо:
— Ну что же, скажите свой комплимент. Я думаю, царевич выслушает вас с удовольствием. Идёмте.
У Колорадо от неожиданности даже голос сел:
— Но я не готов. Надо одеться подобающим случаю образом.
Толстой окинул коменданта города взглядом с головы до ног:
— Почему же? Костюм на вас изрядный. Идёмте.
И, ещё раз внимательно оглядев коменданта, сказал с искренностью подкупающей:
— Прорех и потёртостей не вижу. Напротив, платье ваше богато и украшено пряжечками и ремешками предостаточно. А шпага так и вообще замечательна.
И, уже не говоря ничего более и головы не поворачивая, упрямо двинулся к дверям. Чудаковат был Пётр Андреевич. Русский простак из него так и выглядывал: глаза круглые, лицо доброжелательное. Он и халат ночной за платье для визитов примет.
Вот так и привёз в гостиницу несколько оторопевшего коменданта. Граф Колорадо всё порывался дорогой сказать что-то, но только рот разевал. Правда, за комендантом города увязались его офицеры, но при входе в гостиницу ещё одна неожиданность объявилась.
Как только Пётр Андреевич и граф Колорадо вошли, в дверях стал Румянцев и путь офицерам преградил. Офицеры зашумели было, но Румянцев был, как всегда, непреклонен. Стоял недвижимо, и всё тут. Тоже, видно, русская простота в нём сказывалась.
Алексей встретил коменданта, сидя в кресле. Граф Колорадо рассыпался в любезностях. Пётр же Андреевич стоял с непроницаемым лицом. Комендант скосил на него глаза, и вопрос, волей или неволей следует царевич в Россию, в горле у Колорадо застрял.
Припомнил было комендант города, что в указаниях Шенборна предписывалось встречаться с царевичем с глазу на глаз. Но тут же и подумал он: «До того ли теперь? Хорошо хоть, и так допустили».
Колорадо раскланялся и вышел. Алексей и словом не обмолвился. В лицо Петра Андреевича взглянул царевич и решил за лучшее промолчать.
Толстой коменданта города до самой кареты проводил, поклонился, а когда вслед смотрел, улыбаясь вежливенько, подумал: «Ишь ты, петух... Петух индийский». Такую птицу видел граф Пётр Андреевич Толстой ещё при дворе султана турецкого, поручение царское выполняя.
Вернувшись в гостиницу, Толстой сказал Румянцеву, что следует в дорогу готовиться без промедления. А протест против незаконного задержания русского царевича Пётр Андреевич всё же написал и коменданту вручил по всей форме. Короля Шенборнова положил на доску. Так партия между графом Толстым и вице-канцлером Шенборном и закончилась.
Правилом для себя считал Пётр Андреевич последнюю точку поставить, дабы не было толкований ненужных. А так какие уж кривотолки? Вот она, точка, на бумаге стоит, и ничего не скажешь: точка, она и есть точка.
Во время последнего визита к коменданту Брюна граф Толстой неожиданно показал тонкое знание этикета европейского. Даже ножкой шаркнул, как лучший кавалер короля
