— Поехали.

По дороге Нугзар оставил у портье адрес Норби с просьбой передать тому, кто будет спрашивать, и присовокупив десять гульденов.

— А, такой Кинг-Конг, знаю! — вспомнил портье-оливка Сатану, пряча адрес в ячейку, а деньги — в карман.

Тут же, среди сувениров, Нугзар увидел марки и купил несколько серий, чтобы заполнить ими альбом.

Норби жил недалеко от Рембрандт-плейн, в двух шагах от «Кристи». Старая голландская квартира с высокими потолками и створчатыми окнами. В одной комнате лежал на матрасе Норби в наушниках. Выглядел он неважно, в комнате валялись пустые бутылки и пивные банки, стояла перегарная вонь.

Ребята кое-как втолковали ему, что привели нового жильца, вот бутылка, вот деньги за месяц, все хорошо, все хоккей.

— Дай ему пятьдесят, а потом еще пятьдесят, а то пропьет сразу, — посоветовал Нугзар.

— Нет, у него все рассчитано — сколько он за один таг[99]в себя влить может. Даже где-то календарь у него висела. Эй, Норби, где твоя календарь?

— А? Календер? — не понял тот, снимая наушники, откуда трещала скрипичная классика.

— Оставь его, не ломай кайфа, на хер тебе календарь эта? — пожалел Юраш и понес чемодан и сумку в другую комнату.

Нугзар осмотрел ее, потом ванную, кухню. Все было заброшено, грязно, но жить можно. Попросить О убрать тут, помочь ей… Он представил себя со шваброй и помойным ведром и усмехнулся: лучше бы Варлам Ратиани, крестный отец, этого не видел даже в страшном сне!..

Ребята чем-то грохотали, открывали окна, дверь на балкончик, приговаривая:

— А чего, ништяк хата, хули там хуль…

— Центрь города, не хуй собачий…

— Жить можно, циммер большой. Кровать вот старый, ебаный кебан.

Они закрыли дверь к Норби и сели за стол. Нугзар угостил их гашишем, они равнодушно посмотрели, отказались:

— Дури не курим… Мы там, в Дюсике, про тебя спросили. Элтеры[100]говорят: «Да, слышали! Справедливый вор, в зоне его сильно уважали. С Антошей вместе правил…»

— Антоша был золото-человек, — сказал Нугзар. — Мы с ним бок о бок семь лет пролежали. В палате на двоих в санчасти. Медсестры по утрам и вечерам морфием кололи… Такие чудесные времена…

— Да ты чего… А сейчас да, беспредел… Люди совесть забыли — точняк, — сказал Васятка. — Вот у меня, прикинь, родич у фатера[101]пятьдесят тысяч марок занял и возвращать не хочет ни в какую.

— Известно, блядина, — покачал квадратным черепом Юраш.

Когда нас немцами признали, отцу много гельда[102]выплатили: за дом, за лагерь, за комендатуру, за то за се. Мы приехали, рты открыты, ничего не сечем, языка нет, а он, сука, тут уже давно, пообтерся, и просит: «Одолжи, дескать, под процент, твой гельд все равно в сберкассе лежит, пропадает. Дело открыть хочу, передвижной ларек с прицепом, вареными сосисками и жареной колбасой по праздникам ездить торговать». Ну, фатер и дал сдуру. Вот уже два года прошло — ни гельда, ни процентов. Сука Андреас!

— Андреас?

— Это тут он Андреас, а там Андрюшкой-Соплюшкой был… — пояснил Юраш.

— Он, ебаный кебан, гельд взял и автосалон открыл, тысячи делает, а фатеру ни копья не вернул, паскуда!.. Не поможешь ли часом? Ты же вор с именем! Тебя он послушает! — вдруг пришло в голову Васятке.

Нугзар прищурился, не знал, что сказать: деньги нужны позарез, но и продолжать старое он себе запретил. Сказать: «Я уже не вор!» — язык как-то не поворачивается… А кто же он, если не вор?.. И письмо… Оно написано, послано, слово сказано… Никто он, нелегал, чужак, иностранец…

— Мне не с руки этим заниматься. Скоро приедет один человек, он вам поможет.

— А, ну да, руки пачкать… Понятно… — закивали парни. — Скажи, когда кумпель[103]прибудет. Мы все подготовим.

— Что именно?

— А бонбу, — ответил Юраш, одергивая адидасовскую пижаму на мощных плечах. Васятка объяснил, что они решили соорудить из бабушкиного бандажа бомбу (по телеку показывали, как тротил вроде патронов в бандаж укладывать), обвязать его и, если гельд не даст, взорвать к херам собачьим.

— Бикфордом. В арш[104]ему засунуть и поджечь. Самый верняк!

«Зачем так хитро?.. Не легче ли по-простому, как обычно?» — подумал Нугзар, но ничего не сказал — это все его не касалось. Сатана, если захочет, пусть делает. Один грешник грешит против другого. Грешник грешника грехом глушит. Вдруг вспомнилось, как однажды цыганка сказала ему: «У тебя из одного глаза выглядывает Бог, а из другого пялится черт»… Сейчас надо глаз с чертом закрыть и смотреть только другим, Боговым… Что Нугзар и делает: ему понравилось быть вежливым, ходить по улицам и улыбаться, видеть ответные улыбки. От этого светлело на душе. В злобе человек задыхается, как пес в лае, а от спокойной вежливости душа нежится, увлажняется…

— А что этот Андреас говорит, почему не отдает долг? — все-таки поинтересовался Нугзар.

Васятка махнул рукой:

— Гельдов нету, говорит. Расходы, то, се…

— А почему проценты не платит?

— И не стыдно, мол, тебе, родственнику, с меня проценты тянуть, кричит, падла. Я все сразу, мол, отдам.

— Но в начале же был уговор о процентах?

— Конечно, ебаный кебан! Я сам слышал — он раз пять приходил фатера улещивать этими процентами, уговорил на десять месячных…

— Это сколько? — сипанул Юраш, мало друживший в детстве с письменными знаками.

— Пятьсот, что ли… Или пять тысяч, хер его знает, — Васятка был тоже не силен в этих делах. — Ни разу, падл, не заплатил, хоть обещал каждый монат[105]домой приносить. Понял-нет?

— За два года, кстати, солидная сумма набежала, — обронил Нугзар.

— Ну!.. Так что имей в виду, Нузгарь… Отравы не хочешь?

— Нет.

— А нам разрешишь шваркнуться? А то гнетет уже рюкен.[106]

— На кухне, чтоб я не видел и не слышал, — неохотно разрешил Нугзар.

— Понятно-нет. Ты слез, а мы сидим плотняком. Малой вчера в ломке в Дюсике на машине столб снес к херам на хер. Чуть какую-то фрау не убило.