Рыдник пробежал листок глазами еще раз, глубоко вздохнул и велел офицеру спецсвязи набрать номер замглавы администрации президента.

– Это генерал Рыдник, – сказал он, – я хотел согласовать позицию. Мы тут посчитали цифру возможных потерь среди гражданского населения…

– А зачем вы вообще считали? – перебил невидимый собеседник.

Рыдник замер.

– Наши эксперты утверждают, что это блеф, – продолжал собеседник. Это последняя уловка, на которую пошла банда террористов, загнанная на завод и уже чуть было не отправившая себя на тот свет. Ты что, всерьез считаешь, будто эти дети гор могут кого-то там отравить, если они из-за собственной технической неграмотности умудрились подорвать здание, где они сидели?

– Но это не совсем… – начал Рыдник.

– Ты что, хочешь сказать, что чеченцы тебя переиграли?

Рыдник, мгновенно вспотев, глядел невидящими глазами куда-то в пространство. Он понимал, что от него требуют. От него требуют согласиться с выводами москвичей и доложить их как свои собственные президенту. Президент не любит плохих вестей и любит точную информацию с мест. Если начальник штаба доложит то, что от него не хотят слышать, он окажется немедленно виноват. Если он доложит то, что хотят услышать, то он будет виноват только в случае провала штурма.

«Так вот почему Плотников уехал в гостиницу и выключил телефон, – сообразил Рыдник, – а я-то думал, он просто струсил. Ничуть: он просто дал мне возможность принимать решения, за успех которых получит награду он, а за провал которых буду отвечать я».

– Я тоже считаю, что это блеф, – услышал Рыдник свой собственный голос.

– Ну вот и прекрасно. Пожестче надо быть, Савелий Михайлович, пожестче. А то ты возишься с этим бандитом, как будто… со знакомым.

Генерал Рыдник положил трубку и вдруг внезапно вспомнил, какой ужас он испытал совсем недавно, когда Халид Хасаев, глядя ему в лицо, сказал: «Если я завтра погибну, послезавтра по CNN покажут пленку о нашем с тобой совместном бизнесе».

Глупый наивный чеченец. Компромат в России не существует, пока начальство не признает его компроматом. А непризнанный компромат – это просто попытка вражеских сил скомпрометировать тех, кто укрепляет вертикаль власти.

Когда телефон правительственной связи зазвонил снова, генерал Рыдник смял бумагу с цифрами вероятных потерь и бросил ее под стол.

* * *

Когда Данила Баров очнулся, светящиеся стрелки на его часах показывали семь вечера.

В комнате было темно, как по ту сторону смерти, и там, где тьма была плотней всего, ярко тлел красный огонек. В ноздри Барова проник запах дешевого табака.

Баров вдруг сообразил, что сгусток тьмы – это Халид, что он сидит в кресле напротив и курит, и вспомнил, что Хасаев никогда не курил на его глазах.

«А ведь он боится, – подумал Данила, – теперь, когда развязка глядит ему в лоб, он боится. Через несколько часов он станет освободителем Чечни. Или иудой, или кто там у мусульман вместо Иуды. Конечно, ему больше хочется быть освободителем. И ему хочется быть живым. Каждый человек хочет жить. Даже смертник».

Тьма шевельнулась, и в ней раздался голос Халида.

– Они заявили, что я начал расстреливать заложников.

Баров молчал.

– Это значит, что будет штурм. Они готовят общественное мнение к штурму. Мол, заложники и так мертвы.

– А ведь ты боишься смерти, – сказал Баров.

– Только дурак не боится смерти.

– А я думал, ваххабиты на это отвечают: «Я попаду в рай».

– Я что, похож на ваххабита? – в голосе невидимого собеседника была неожиданная злоба.

– В общем-то да. Знаешь, в этом зеленом полотенце на голове и с автоматом в руках ты немножко похож на ваххабита.

Халид не заметил иронии в голосе пленника.

– Чем ближе человек к смерти, тем чаще он думает о боге, – сказал в темноте Халид. – Тем чаще он надеется, что там ничего не кончится. Тысячу лет назад смерть всегда ходила рядом, и все думали об Аллахе. А кто теперь думает об Аллахе больше всего? В России – бандиты. Они чаще всего строят церкви и крестятся больше всех. И у нас так же. Я часто это видел. Висхан не верил ни в дженет, ни в джехеннем, пока его не сбросили с вертолета. Один раз сбросили – смотрю, уже уразу держит. Второй раз шарахнул фугас – смотрю, уже ваххабит. Только калеки нуждаются в костылях, чтобы ходить. Я не калека. Только слабые нуждаются в Аллахе, чтобы убивать. Я не слаб.

Тлеющий кончик сигареты прочертил в темноте сложную кривую. Халид подумал и добавил:

– Слабые просят Аллаха, чтобы он им позволил убивать. Они боятся убивать без предлога. Я имею право убивать, потому что я готов умереть.

– Как погибла моя дочь, Халид?

– А ты разве не знаешь?

– Я… наводил справки. Это стоило времени и денег. Но я хотел знать.

– И что же ты узнал?

– Мне сказали, что ты отдал ее своим родственникам. Она жила у них два месяца. С ней хорошо обращались, учили чеченскому. Потом в село пришли федералы, ее спрятали в погреб. Вместе с детьми и бабушкой. Русский солдат открыл погреб и выстрелил туда из огнемета. Он боялся, что там прячутся боевики.

– Так оно и было, – сказал Халид.

– Я не верю этой истории.

– Ты не веришь тому, что твою дочь убил русский солдат? Что погибли еще три ребенка, ты считаешь нормальным?

– Ее убил ты.

– Я воин, а не убийца. Какая мне слава убить восьмилетнюю девочку?

– Я нашел человека, который в ноябре девяносто седьмого отвозил тебе деньги. Это были деньги за смерть моей дочери. Сурикову не понравилось, что она осталась жива, и он попросил Рыдника решить этот вопрос, а Рыдник попросил своего чеченского агента. Ты убил мою дочь, Халид. Потому что ты получил за это лишние деньги. А поскольку мало чести убивать восьмилетнюю девочку, ты придумал и распустил этот слух. Про погреб и огнемет.

Халид помолчал.

– И где же этот человек?

– Он мертв.

– Странный вы народ, олигархи. Мог бы привести его в суд и посадить Рыдника.

– Я не могу посадить Рыдника, – отозвался Баров, – ни с показаниями этого агента, ни каким другим способом. Если бы я пошел в суд, против меня встала бы вся система. Она бы отстаивала честь своего генерала, что бы он ни сделал, потому что, отстаивая его, все остальные члены системы отстаивают свое право делать такие же вещи. Олигархи не борются с системой, Халид. Они ее используют.

– У тебя есть другие дети?

«У меня есть дочь Даша», – подумал Баров. Дочь Даша, которой сейчас было бы шестнадцать лет. Дочь, которой он каждый год на первое сентября покупал новые учебники и новую школьную форму. Он каждый год делал это сам и относил покупки в детскую комнату на втором этаже своего особняка. И он все время просил прислугу менять там постель и стирать вещи. Прислуга с пониманием относилась к просьбе. Еще бы, за такие-то деньги.