— Проходите! При уходе не забудьте отметить пропуск и проставить время. Иначе не выпустят…

Задница ты конвойная! Неведомо тебе, что пропуску моему судьба быть неотмеченным. Как бы ни сложились дела, уйду отсюда не своими ногами — или промчусь со свистом на правительственном «ЗИСе», или дохлым выволокут на труповозке. Последняя вахта у входа в палаты — в стеклянном тамбуре два лейтенанта просмотрели удостоверение, только что не вылизали:

— Можете проходить…

Поднялся на второй этаж, медленно пошел бесконечно длинным коридором к большой приемной перед залом заседаний Президиума ЦК. Нашел нужную дверь и застенчиво-тихо всочился внутрь. Два огромных письменных стола, сплошь заставленных телефонами, ковровые алые дорожки на яично-желтом паркете, бронзовые бра, бесчисленные стулья вдоль стен. На стульях — порученцы, помощники и секретари почитывали документы в папочках, листали газетки, лениво позевывали, дожидаясь своих верховных хозяев, заседавших за огромными створчатыми дверьми, — ареопаг!

Неподалеку от входа в зал устроились телохранители Лаврентия — четверка зверовидных мингрельцев. Они себя чувствовали здесь очень уверенно — двое сидели верхом на стульях, один уселся на ковре, поджав ноги, а четвертый — жилистый, юркий, смугло-желтый, скаля золотые зубы, громко рассказывал анекдоты по-грузински, все остальные нахально-весело ржали. Чернильные крысы-секретари опасливо косились на них.

В дальнем углу сидели два армейских офицера. Это, наверное, мои ассистенты — адъютанты Жукова.

Через несколько минут в приемную ввалился, тяжело отдуваясь, рослый толстопузый генерал Багрицкий, командующий противовоздушной обороной Москвы. Да, ничего не скажешь — мощная рать! Помощники, одно слово — говно!

Я уже знал, что успех затеи зависит сейчас от меня, от моего профессионального умения и от моей везухи. Видит Бог, не испытывал ни страха, ни особого волнения. Я знал, что на моей стороне главное преимущество — дерзкая внезапность.

Отворилась дверь зала Президиума, и оттуда на цыпочках вышел Джеджелава с портфелем в руках, направился к телохранителям шефа и, что-то сказав им по-грузински, отдал портфель. Тут он увидел меня и закричал:

— Хэй, бичо! Гамарджоба, брат! Гагимарджос!..

Я приветственно замахал грабками и пошел навстречу, и улыбался я ему лучезарно, а он мне через всю приемную орал, как на тифлисском базаре:

— Что тут делаешь, дорогой?

Они здесь чувствовали себя хозяевами. Да, собственно, так оно и было на самом деле. Обнялись мы посредине этой длинной нелепой комнаты под завистливо-неприязненными взглядами стрюцких, плавно развернул я его за плечи и повел обратно в сторону телохранителей. Я ведь раньше к ним сознательно не приближался, чтобы не привлекать их внимания к себе.

Генерал Багрицкий — единственный здесь, кто знал мою задачу, внимательно смотрел за моими маневрами, громко, по-бычьи сопел, и у него было такое испуганное лицо, что я уповал лишь на то, что охранникам и в голову не придет рассматривать выражение лица какого-то армейского дурака. Мы подошли к ним вплотную, и тут моя рука соскользнула с плеча на пояс Джеджелаве, быстро-птичьим касанием выхватил я у него из кобуры «вальтер» и, не останавливая движения руки, резким ударом локтя — в лицо!

Джеджелава беззвучно, сонно заваливался ко мне за спину, а я уже летел в рывке вперед, ибо было у меня теперь только это короткое мгновение, пока все четверо расслабленно сидели.

огда мы не знали приемов карате, мы про карате и не слыхали — мы только знали, как надо ударить. Это потом уже стали называть «майгери»: прыжок с земли, удар ногами в живот, переворот и сразу же удар головой в лицо следующему.

Выхватил из-за пояса у шутника, маленького, жилистого, смугло-желтого, многозарядный автоматический пистолет и увесистой этой железной машинкой наотмашь в ухо третьему, назамедлительный разворот и удар ногой — с оттягом в яйца — тому, что сидел, сука наглая, на ковре. В учреждении! Двое лежали на полу рядом с Джеджелавой, один скорчился на стуле, слепо закрывая разбитое лицо, четвертый, маленький, упористый гад, медленно поднимался на ноги, и я, не давая передышки, разбежался и снова ударил его головой в грудь, — с тяжелым стуком он ударился о стену и сполз мешком на пол.

Обморочная тишина, сопение, запах крови и выступившего мигом злого пота, чваканье ударов, шелест бумажек в руках ополоумевших от ужаса секретарей и тяжелый топот армейских, бегущих мне на помощь. Неловкие, в ручном бою неумелые, они падали на лежащих охранников, как вратари на поле.

— Оружие! Оружие заберите! — свистящим шепотом командовал я армейским, а они, выхватив у телохранителей из кобур «дуры», от испуга колотили пистолетами их по головам, и кровь брызгала на яично-желтый пакет.

Зря усердствовали — охрана уже отключилась. Джеджелава был в сознании, и он в ужасе и тоске таращил на меня красивые бессмысленно-бараньи глаза.

Неведомо откуда возникли еще двое военных, будто из драки родились, — из карманов они тащили короткие нейлоновые веревки-вязки. С удивительным проворством они повязали еще шевелившихся охранников. Наверное, эти ребята были из Разведупра армии — порученцы маршала Жукова.

В этот миг снова нешироко растворилась дверь большого зала, и оттуда выскользнул бледный, озабоченный Жуков при всех своих регалиях, звенящий орденами, как цирковая лошадь наборной сбруей. Он окинул взглядом поле битвы и уперся бешеными зрачками в Багрицкого:

— Порядок?

Налитой дурной апоплексической кровью генерал, тяжело отпыхиваясь, показал рукой на меня:

— Этот… вроде бы… он справился…

— За мной!! — скомандовал полководец, он не знал еще, что эта горстка головорезов, устремившаяся за ним в большой зал, и есть последняя в его жизни победоносная армия. Все оставшиеся потом битвы маршал проиграл…

До сих пор помню лица оцепеневших вождей. Репродукция любимой картины советской детворы — «Арест Временного правительства». Хрущев во главе стола с лысиной алой, как у мартышки задница. Трясущаяся складчатая морда Маленкова. Схватившийся от ужаса за бороденку Булганин. Мертвенный блеск стекляшек пенсне Молотова…

На лице Берии плавало огромное удивление. Не гнев, не злоба, не страх — гигантское удивление владело им. Он смотрел, как я бегу к нему через зал, и, кроме любопытства и недоумения, его идольская рожа черного демона ничего на выражала. И только когда я уже был за его стулом, он медленно — как в замедленном кадре, как в навязчивом сне с погоней — стал засовывать руку в задний карман брюк. Но было поздно. Для него вообще уже все было поздно.

Я одновременно ткнул его стволом «вальтера» в складчатый жирный загривок и, прижав ему руку к спинке стула, вытащил из кармана никелированную «беретту». Не давая опомниться, армейцы перехватили его у меня и заломили руки за спину. Наш родной Никита Сергеич спохватился первый, вскочил и сипло, дьячковской скороговоркой затараторил:

— Слушается вопрос об антигосударственной деятельности члена Президиума ЦК, первого заместителя Председателя…