Зал опустел, наверное, минуту назад. В воздухе плавал искусственный запах, близкий скорее не к парфюмерии, а к бытовой химии – сладковатый туалетный освежитель. И пахло ещё застоялой цветочной водой – когда выуживаешь из вазы увядший букет с капающими несвежими стеблями. Мой впечатлительный ум окрестил комплексный этот запах как “трупный”.

За открытыми дверьми слышались гомон и шаркающие подошвы уходящей толпы. Четверо сотрудников в полувоенных синих костюмах и синих, с чёрным околышем, фуражках наскоро наводили порядок в зале. Один взял с подоконника пульт, направил в потолок. Зашумел, расправил подкрылки кондиционер. Погасли проектор и женское лицо на экране, пурпурные прожекторы. Зажёгся обычный люминесцентный свет, простой и яркий. Второй сотрудник подхватил венки и понёс на выход. Оставшиеся протирали и выравнивали стулья. Меня удивило, что работали они в медицинских перчатках. Брызгали на сиденья какую-то дезинфекцию, протирали салфетками.

Гапон чуть толкнул меня локтем:

– Обратил внимание, в какую форму одеты? Железнодорожная! Это я сам придумал! – добавил горделиво. – Одеть персонал как проводников. Улавливаешь символизм?

– Великолепная идея! – подхватил Капустин. – Они же действительно своего рода проводники в другой мир.

Мы свернули по красной дорожке и вскоре вышли ко второму прощальному залу. Он был вдвое меньше, с кумачовыми перегородками-ширмами, заменяющими стационарные стены. Вместо основательной трибуны стояли пюпитр и примкнутая к нему, как штык, микрофонная стойка.

– Странно, – задумчиво бормотал Иваныч, разглядывая рацию, – почему именно в этом месте сигнал пропадает. Стена, что ли, глушит? Под землёй, бляха, берёт, в подвале, а тут – нет!

– Мистика, – улыбчиво предположил Капустин.

– Притом что мобильник, – продолжал Иваныч, поглядывая на экранчик “нокии”, – нормально ловит.

– Нахуй тогда вообще эта рация нужна? – явно отыгрываясь за кинжал, спросил Гапон. – Вчерашний день…

– Не скажи, – неторопливо возразил Иваныч. – Во-первых, связь закрытая. Во-вторых, все сразу слышат друг друга… Бля, Аркаш, ты как не армейский человек!

Гапон скривил рот:

– Ой, да пошла она в жопу, ваша армия! Операция “Витязь” – я домой, а вы ебитесь! Знаешь, где я после училища первый год служил? В Умани!

– Это где? – спросил Иваныч.

– Украина, ебёныть, Черкасская область! Город дождей, блядей и гарнизонов! Хе-е!.. И упырей! Я оттуда только через год обратно в Харьков перевёлся. За два ящика коньяку!.. – И прорычал в манере Высоцкого: – Я в р-рот ебал, я Хар-рьков бр-ра-ал, я кр-ровь мешками пр-роливал!.. Одно развлечение в этой сраной Умани было. Дослуживал с нами вохровец бывший, который до того тридцать лет по лагерям мыкался, Ковшутин Прохор Несторович. Кадр ещё тот! Вот уж кто был спец по лагерным хохмочкам и поговоркам! – Гапон восхищённо прицокнул. – На все случаи жизни! А любимое: “Нам бы водочки четыре поллитровочки, да две Нади с пиздой сзади!” У него куска уха не было, как у кота помойного…

Мы прошли мимо одинаковых табличек “WC Персонал” и “WC Посетители” к прозрачному карусельному тамбуру – вроде тех, что ставят в торговых центрах.

Внутри “Похоронного супермаркета”, судя по всему, было довольно тепло, потому что повстречавшаяся нам девица, статная, грудастая, с бледным, по-вороньи крупным носом, тоже носила железнодорожную униформу, но только в женском варианте: синяя юбка, белая рубашка и синяя жилетка, украшенная бейджем “Продавец-консультант”. Гапон кивнул ей:

– Мариша!.. – и та расплылась в бесцветной улыбке. Ей очень шла чудна́я причёска – чёрно-смоляное каре, как у лысой проститутки из второго “Брата”, но точно с криво надетым париком: один висок и часть затылка выбриты, а волосы волной спадают на противоположное плечо.

Вторая продавщица, высунувшаяся из-за перегородки, на контрасте показалась мне излишне блёклой. Подумалось даже, а не сморгнул ли я ненароком линзы – такой безликой она предстала. Зато третий продавец с иссиня-выбритыми щеками был прыток, как воробей. Вот стоял где-то у кассы, а через секунду уже тряс руку Гапону, обхватив двумя маленькими ладонями.

Гапоновский супермаркет, может, и не был настолько огромен, как привычные продуктово-вещевые гиганты в торговых центрах, но такого обилия похоронной продукции разом я никогда не видел. Магазинчик на втором городском кладбище, ясное дело, не шёл ни в какое сравнение.

Наверное, если смотреть сверху, зал выглядел как лабиринт или орнамент из стеллажей. Погребальная одежда включала даже детский ассортимент – какие-то шортики, штанишки и курточки. Лежали одинаковые упаковки с рубашками разных размеров, пиджаки, брюки, галстуки, бабочки. Многоэтажные полки занимала обувь всех видов, а не только туфли или пресловутые “белые тапки” (на самом деле чёрные). Были ковбойские сапоги и даже лапти.

Целую стену занимали погребальные урны: стеклянные, мраморные, бронзовые, глиняные, расписные, в строгих тонах и немыслимых вычурных цветов; урны под хохлому и гжель, пивной бочонок и спортивный кубок; два экзотических образца в виде советского спутника со звездой и гоночного автомобиля. Позабавили явно шуточные урны – ночной горшок и свинья-копилка.

В центральных рядах стояли гробы: обычные и двустворчатые, обитые тканью и полированные, расшитые бисером, украшенные стразами, белые, красные, лиловые, в цвет российского триколора. Там же находился гордо упомянутый Капустиным саркофаг “Фараон” – монументально-гротескная, раскрашенная под Древний Египет колода. Рядом было некое плексигласовое подобие хрустального гроба и футуристической космической капсулы. Все три по запредельной цене в триста тысяч. Всё это обилие выгодно отличалось от унылого ассортимента чернаковского “Гробуса”, хотя виднелась и парочка бюджетников с ценником в несколько тысяч рублей.

Отдельный стеллаж занимало убранство для гробов: подушечки, постели и покрывала – дымчатые, стёганые, расшитые позолотой, с православной символикой и народными мотивами.

С гробами соседствовали пахнущие столяркой и лаком времянки – целый лес деревянных антенн и мачт с очень адекватным ценником: “Крест дерево без покрытия – 350 р.”, “Крест дерево с резьбой и покрытием – 450 р.”, а у Чернакова, к примеру, все времянки стоили по пятьсот.

Параллельный ряд был уставлен венками, большими и маленькими, корзинками с искусственными цветами, бутонами, лентами. По другую сторону расположились надмогильные сооружения: плиты, стелы, цветники из литьевого мрамора. Бледно-розовые, малахитовые, аспидно-чёрные, белоснежные, серые, крапчатые “дверцы”, “нолики”, кресты, только очень осовремененные, точно хайтековские реплики бетонного старья. Я украдкой приподнял одну “льдинку” – она действительно была сравнительно лёгкой.

Целый проход занимали столы, заставленные тем, что Никита называл “бижухой”. Вазочки для цветов, статуи грустящих дев, плачущих нимф, ангелков, херувимов. Паспарту под фотографии: каменные, латунные, пластиковые. Образцы овалов и табличек, лампадки, подсвечники, иконы, оклады.