Сократив армию Фридриха до 24 тысяч человек. Даун смело мог надеяться на успех. Он решил остаться в Саксонии. Но прусский король не уступал ему ни пяди. С маленьким своим войском он стал против него лагерем при местечке Вильдсруф. Наступила жестокая зима: снег выпал по колено, палатки заледенели. Четыре батальона постоянно сменялись в лагере, где солдаты замерзали на часах, а ночью ложились вместе, стараясь согреть друг друга дыханием. Остальное войско было размещено по ближним деревням. Офицеры жили в избах, солдаты строили себе шалаши, рыли землянки и грелись у костров, которые никогда не потухали. На пять миль в окрестности порубили все леса на дрова. Эта зимняя кампания «похитила» у короля больше солдат, чем самая кровопролитная битва. Но она имела и свои выгоды: неприятель не смел шагнуть вперед, не смел и отступить. Он терпел те же неудобства и бедствия, как и прусское войско, но у него они еще были усилены повальными болезнями. Сама природа опустошала обе армии без кровопролития. Так простоял Фридрих до тех пор, пока в середине января наследный принц Брауншвейгский, по взятии Фульды, не привел ему в подкрепление свое войско. Тогда только король расположил армию по зимним квартирам. Сам он перенес свой штаб в Фрейберг, где и провел остальные зимние месяцы.

Фридрих много претерпел в этот пагубный год. Но и враги его мало выиграли: при всех успехах и усилиях австрийцы овладели только Дрезденом и его окрестностями; а шведы, ободренные отсутствием прусских войск, распространили свои ничтожные завоевания в Померании. Русские же после крупной победы при Кунерсдорфе вообще ушли в Польшу. Фридрих мог еще торжествовать.

Интересно, что о Максене не упоминает никто из советских историков. Это вполне объяснимо: как же, русские льют кровь и громят Фридриха при Кунерсдорфе, а австрийцы стоят себе на месте и только чинят помехи! На самом же деле капитуляция Финка оказала большее влияние на исход кампании, чем действия Салтыкова — тот ниоткуда не выбил пруссаков даже после «франфорской» победы, зато осенью Фридрих не смог удержать Саксонию, хотя Даун действовал в тяжелейших зимних условиях (воевать зимой тогда вообще было не принято) и… один, безо всякой поддержки «самоотверженных» русских. Описывая эти события, Керсновский как-то забывает упомянуть об этом факторе и вновь доходит в своем германо-и австрофобстве до анекдотичности: «Уже прибыв на Варту, Салтыков по настоянию австрийцев сделал вид, что возвращается в Пруссию. Этим он спас доблестного Дауна и его 80-тысячную армию от померещившегося цесарскому полководцу наступления пруссаков („целых 40 тысяч!“)».

Вот ведь как — даже Максенская кампания, бесспорно, по мнению Керсновского, является заслугой русских! Временное возвращение Салтыкова с Варты объясняется только тем, что из Петербурга ему отдали прямой приказ прекратить валять дурака и продолжить боевые действия поздней осенью, ставя в пример Дауна. Однако, как мы помним, славный русский полководец, поманеврировав немножко, окончательно ушел на винтер-квартиры. Никого, разумеется, он не «спас» и вообще никак не повлиял на ход событий — Фридрих как стоял в Саксонии, так и остался там и ушел только после сдачи Финка. Этот небольшой пример очень хорошо показывает «объективность» в освещении войны русскими историками.

Интересно, что сразу после Кунерсдорфа Фридрих попытался закончить войну миром. С этой целью военный министр Финк предписал прусскому послу в Лондоне похлопотать, чтобы Англия взяла на себя роль посредника. Финк писал: «Только чудо может нас спасти. Поговорите с Питтом[62] не как с министром, а как с другом. Быть может, он сумеет устроить заключение мира».

Узнав об этом, русские забеспокоились: традиции заключения сепаратного мира между Марией Терезией и Фридрихом II были уже довольно прочными, еще со времен Силезских войн. Поэтому Салтыкову был направлен секретный рескрипт с указанием присматривать за Дауном: «Вам надлежит, будучи в соединении с графом Дауном, крайне того предостерегать, чтоб не токмо никакие прусские предложения без нашего наперед ведения и соглашения выслушиваемы не были, но чтоб еще меньше оставлялись затем операции, способом которых надежнее и честнее можно прочный мир получить, нежели опасной негоциацией…

Буде король прусский, находясь в крайней слабости, весьма приманчивые австрийскому дому предложения делал бы, то надобно предубеждения или и самого ослепления чтобы не видать, что тем король прусский искал бы только на один час льготу себе сделать и паки с силами собраться к новому, еще бедственнейшему нападению, умалчивая о том, что такой поступок между союзниками еще меньше оправдан быть может, и умалчивая о том, что к получению единожды навсегда прочного и честного, а союзникам выгодного мира, конечно, иного способа нет, как привести короля прусского силой оружия в несостояние делать новые общему покою возмущения…»

Не правда ли, очень энергичный и конкретный документ, который не оставляет сомнений, что петербургская Конференция — не подвластный интересам Вены «жалкий унтер-гофкригсрат», а вполне самостоятельная военно-политическая сила? Тем не менее опасения русских не оправдались: австрийцы меньше всего хотели мира без Силезии, а король прусский и на этот раз оправился от «крайней слабости» и безо всяких «негоциации».

«Шар земной не крепче покоится на плечах Атласа, как Пруссия на своей армии!» — сказал Фридрих после Гогенфридбергской битвы. Четыре года упорной войны, где Пруссия со своими восемью миллионами жителей боролась с пятью государствами, имевшими более восьмидесяти миллионов подданных, доказали всю справедливость этого изречения.

«Но теперь эта могущественная, непоборимая армия была расстроена и доведена почти до ничтожества. Надо было подумать о средствах, пополнить и усилить ее без ущерба государству. Фридрих предложил своим неприятелям размен пленных, они не согласились, надеясь истощить его до конца. Тогда все пленные насильно были приведены к присяге и зачислены в прусские полки. Под знаменами Фридриха они обязывались воевать даже против своего отечества. Такая мера была бы безрассудством во всяком войске, кроме прусского, где строгая воинская дисциплина и личное превосходство Фридриха налагали крепкое ярмо на подчиненных. Один Наполеон мог впоследствии прибегать к подобным средствам: он один, подобно Фридриху, силой своего гения владычествовал над духом народов! (Правда, Кони забывает о воспитательном эффекте фухтелей и шпицрутенов, коими, как известно, Наполеон не баловался. — Ю. Н.) Бедная Саксония и на этот раз должна была поплатиться за интриги своего министра, за бесхарактерность своего короля: она сделалась для Фридриха единственным рудником, из которого он извлекал деньги, продовольствие и солдат. Она выставила 10 тысяч рекрутов, внесла в казну два миллиона червонцев, тысячами отпускала лошадей и рогатый скот и отдала половину своей жатвы на содержание прусской армии. Обширные саксонские леса были порублены, сплавлены по Эльбе до Гамбурга и обращены в деньги. Кроме того, нужда в людях подала мысль к совершенно новой системе рекрутских наборов: начали обманом вербовать на военную службу. Прусские вербовщики под разными видами разбрелись по всей Германии и заманивали молодых людей в свои сети, обольщая бедняков деньгами, богатых — почестями, а слабодушных — вином и распутством. Им отпускались значительные суммы для заманивания, и молодежь толпами отправлялась в Магдебург, назначенный сборным местом для поступающих на прусскую службу.