– Потому, что мы его сломили? Да? – уточнил император.

– Сломили? Кого?

Икурей Ксерий слегка растерялся.

– Да вот его, этого пса. Ксуннурита, короля племен. Вашего короля…

Найюр пожал плечами, словно озадаченный назойливостью ребенка-фантазера.

– Что вы сломили? Ничто.

Кое-кто засмеялся.

Император насупился и скис. Келлхус видел, что на передний план среди его мыслей выступила оценка умственных способностей Найюра. Ксерий лихорадочно переоценивал ситуацию, разрабатывал новую стратегию.

«Он привык оправляться после грубых ошибок и вести себя как ни в чем не бывало», – подумал Келлхус.

– Да, конечно, – сказал Ксерий. – Видимо, сломить одного человека – это ничто. Одного человека сломить проще простого. Но сломить целый народ… Это уже нечто, не правда ли?

Найюр не ответил. Лицо императора сделалось торжествующим. И он продолжал:

– Вот мой племянник, Конфас, сломил целый народ. Быть может, ты о нем слышал. Он называл себя Народом Войны.

И снова Найюр ничего не ответил. Однако взгляд его сделался убийственным.

– Твой народ, скюльвенд. Он был сломлен при Кийуте. Я хотел бы знать, был ли ты при Кийуте?

– Я при Кийуте был, – проскрежетал Найюр.

– И ты был сломлен? Молчание.

– Был ли ты сломлен?

Теперь все глаза обратились на скюльвенда.

– Я… – он замялся, подбирая подходящее выражение на шейском, – я при Кийуте получил урок.

– Ах, вот как! – воскликнул император. – Ну да, еще бы! Конфас – наставник весьма суровый. И какой же урок он тебе преподал, а?

– Это Конфас был моим уроком.

– Конфас? – переспросил император. – Ты уж прости, скюльвенд, но я тебя не понимаю.

Найюр продолжал, неторопливо и взвешенно:

– При Кийуте я научился тому, чему научился Конфас. Он – полководец, воспитанный на многих битвах. У галеотов он научился тому, как эффективен строй хорошо обученных копейщиков против конной лавы. У кианцев он научился тому, как расступиться перед неприятелем, заманить его в ловушку ложным бегством и выгодно приберечь свою конницу в засаде. А у скюльвендов он научился тому, как важно правильно выбрать «гобокзой», «момент», внимательно наблюдая за врагами и нанеся удар именно в тот миг, как они пошатнулись. При Кийуте я научился тому, – закончил он, переведя свой ледяной взгляд на Конфаса, – что война – это интеллект.

На лице императорского племянника отчетливо читался шок, и Келлхус поразился эффекту прозвучавших слов. Но сейчас происходило слишком многое, чтобы он мог сосредоточиться на этой проблеме. Воздух звенел от напряжения, вызванного поединком императора и варвара.

На этот раз уже император ничего не ответил.

Келлхус понял, зачем Ксерий затеял этот разговор. Императору нужно показать, что скюльвенд глуп и невежествен. Ксерий сделал свой договор ценой Икурея Конфаса. И, как и любой торговец, он мог оправдать эту цену, лишь очернив товар конкурентов.

– Довольно этой болтовни! – воскликнул Коифус Саубон. – Великие Имена наслушались достаточно…

– Не Великим Именам это решать! – отрезал император.

– И не Икурею Ксерию! – ответил Пройас. Его глаза горели энтузиазмом.

Седой Готьелк воскликнул:

– Готиан! Что говорит шрайя? Что думает о договоре нашего императора Майтанет?

– Рано, рано еще! – прошипел император. – Мы еще не успели как следует проверить этого человека – этого язычника!

Но остальные тоже вскричали:

– Готиан!

– Ну, а что скажете вы, вы сами. Готиан? – воскликнул император. – Согласны ли вы на то, чтобы язычник вел вас против язычников? Не постигнет ли вас кара, как Священное воинство простецов на равнине Менгедда? Сколько там полегло? Сколько попало в плен из-за опрометчивости Кальмемуниса?

– Поведут Великие Имена! – вскричал Пройас. – Скюльвенд будет лишь нашим советником…

– Еще того лучше! – возопил император. – Армия с десятком военачальников? Когда вы потерпите поражение – а вы потерпите поражение, ибо вам неведомо коварство кианцев, – к кому вы обратитесь за помощью? К скюльвенду? В час нужды? О безумнейшее из безумий! Да ведь тогда это будет уже Священная война язычников! Сейен милостивый, да ведь это же скюльвенд! – воскликнул он жалобно, словно обращаясь к обезумевшей возлюбленной. – Или для вас, глупцов, это пустой звук? Да ведь это же истинная язва на лике земном! Само его имя есть богохульство! Мерзость перед Господом!

– Это вы говорите нам о богохульстве? – воскликнул в ответ Пройас. – Вы собираетесь наставлять в благочестии тех, кто жертвует самой своей жизнью ради Бивня? А как насчет ваших собственных беззаконий, а, Икурей? Кто, как не вы, стремится сделать Священную войну своим собственным орудием?

– Я стремлюсь спасти Священную войну, Пройас! Сохранить орудие Господне от вашего невежества!

– Мы больше не невежественны, Икурей, – возразил Саубон. – Вы слышали, что сказал скюльвенд. И мы это тоже слышали!

– Да ведь этот человек вас продаст! Ведь он же скюльвенд! Скюльвенд, вы слышите?

– Еще бы нам не слышать! – бросил Саубон. – Вы визжите громче моей бабы!

Раскатистый хохот.

– Мой дядя прав, – вмешался Конфас, и мгновенно воцарилась тишина.

Великий Конфас наконец-то взял слово. Все умолкли, ожидая, что скажет человек более трезвый.

– Вы ничего не знаете о скюльвендах, – продолжал он самым обыденным тоном. – Это не такие язычники, как фаним. Их нечестие – не в том, что они искажают истину, превращают в мерзость истинную веру. Это народ, у которого вообще нет богов.

Конфас подошел к королю племен, прикованному у ног императора, вздернул его голову, чтобы все могли видеть слепое лицо. Взял исхудалую руку пленного.

– Они называют эти шрамы «свазонд», – сказал он тоном терпеливого наставника. – Это слово означает «умирающие». Для нас это не более чем странные трофеи, вроде тех засушенных голов шранков, которые туньеры приколачивают к своим щитам. Но для скюльвендов это нечто куда большее. Эти умирающие – единственная их цель. Весь смысл их жизни сосредоточен в этих шрамах. И это наши умирающие. Вы понимаете?

Он обвел взглядом лица собравшихся айнрити и удовлетворенно кивнул, увидев страх на их лицах. Одно дело – допустить в свою среду язычника; совсем другое – в подробностях узнать, в чем именно состоит его нечестие.

– То, что дикарь говорил здесь недавно, – неправда, – подвел итог Конфас. – Этот человек – отнюдь не «ничто». Он нечто гораздо большее! Это знак их унижения. Унижения скюльвендов.

Он пристально взглянул на бесстрастное лицо Ксуннурита, на его запавшие, слезящиеся глазницы. Потом перевел взгляд на Найюра, стоящего рядом с Пройасом.